Р.Брендамур. "Цыганка" - характерная для некоторых художников XIX столетия романтическая идеализация образа.
Истоки мифа о цыганской женщине
Вопрос об отношении Пушкина к цыганам может показаться частным, однако, мы видим смысл в том, чтобы остановиться на этой теме в отдельной главе. Поэма «Цыганы» оказала прямое воздействие на российское общество, и опосредованное на все страны мира. А.С.Пушкин находился у истоков популярного мифа о вольной цыганке, повлиявшего не только на культуру, но и на общее отношение к цыганам, как к народу. К сожалению, наше литературоведение не обладает специальными знаниями в области этнографии для того, чтобы объективно разобраться в теме «Пушкин и цыгане». На протяжение всей главы нам придётся встречаться с укоренившимися в науке и общественном мнении стереотипами.
Прежде чем давать необходимые комментарии, приведём факты, на которых базируется современное литературоведение. Итак, Пушкину периода южной ссылки был всего 21 год. Своё пребывание в Молдавии он использовал для знакомства с различными сторонами местного быта, и имел контакты с представителями разных этнических групп, включая цыган. О пребывании поэта в цыганском таборе говорит не только он сам, но и его брат. Однако, основным источником считаются воспоминания знакомой Пушкина, сохранённые для истории в записи Ралли-Арборе. (Следует подчеркнуть, что пушкинистика справедливо отвергает откровенно лживые воспоминания Елизаветы Францевой.)
Известный литературовед Б.А.Трубецкой, знаток молдавского периода в творчестве Пушкина, установил, что поэт находился в таборе между 28 июля и 20 августа 1821 года. К этому выводу он пришёл, сверив даты пушкинских писем и воспоминания его знакомых. Поэт действительно на три недели исчезает из поля зрения, так что у нас нет оснований сомневаться в реальности «цыганского эпизода».
Прежде, чем процитировать статью Ралли-Арборе, напомним, что опубликована она спустя много десятилетий после описываемых событий. Тётя рассказчика была уже пожилой женщиной, когда поделилась своими воспоминаниями, поэтому нельзя безусловно доверять каждому её слову. Итак, вот текст, которым оперируют пушкинисты:
«Однажды,- рассказывала мне тётушка Екатерина Захаровна,- твой отец собрался посетить одно из отцовских имений - Долну. Между этим имением и другим, Юрчены, в лесу находится цыганская деревня. Цыганы этой деревни принадлежали твоему отцу. Вот, помню, однажды Александр Сергеевич и поехал с твоим отцом в Долну, а оттуда они проехали лесом в Юрчены и, конечно, посетили лесных цыган. Табор этот имел старика булибашу (старосту), известного своим авторитетом среди цыган; у старика булибаши была красавица дочь. Я прекрасно помню эту девушку. Её звали Земфирой; она была высокого росту с большими чёрными глазами и вьющимися длинными косами. Одевалась Земфира по-мужски, носила цветные шаровары, баранью шапку, вышитую молдавскую рубаху и курила трубку. Была она действительно настоящая красавица, и богатое ожерелье из старых серебряных и золотых монет, окружавшее шею этой дикой красавицы, конечно, было даром не одного из её поклонников. Александр Сергеевич до того был поражён красотой цыганки, что упросил твоего отца остаться на несколько дней в Юрченах. Они пробыли там более двух недель, так что отец мой даже обеспокоился и послал узнать, не приключилось ли чего с молодыми людьми. И вот, к нашему общему удивлению, пришло из Долны известие, что отец твой и Александр Сергеевич ушли в цыганский табор, который откочевал к Варзарештам. По получении такого известия отец мой послал тотчас другого нарочного с письмом к брату Константину, и мы ждали с нетерпением ответа, который, помню, долгонько-таки запоздал. Наконец пришло письмо от брата к отцу - оно было написано по-гречески, и отец, прочитавший его, обьявил нам, что ничего особенного не случилось, но что Александр Сергеевич просто-напросто сходит с ума по цыганке Земфире. Недели через две наши молодые люди, наконец, вернулись. Брат рассказал нам, что Александр Сергеевич бросил его и настоящим-таки образом поселился в шатре булибаши. По целым дням он и Земфира бродили в стороне от табора, и брат видел их держащимися за руки и молча сидящими средь поля. Цыганка Земфира не знала по-русски, Александр Сергеевич не знал, конечно, ни слова на том цыганско-молдавском наречии, на котором говорила она, так что они оба, вероятно, объяснялись пантомимами. Если бы не ревность Пушкина, который заподозрил Земфиру в некоторой склонности к одному молодому цыгану,- говорил брат нам,- то эта идиллия затянулась бы ещё на долгое время, но ревность положила всему самый неожиданный конец. В одно раннее утро Александр Сергеевич проснулся в шатре булибаши один-одинёшенек, Земфира исчезла из табора. Оказалось, что она бежала в Варзарешты, куда помчался за ней Пушкин, однако её там не оказалось, благодаря, конечно, цыганам, которые предупредили её. Так-то окончилась шалость Пушкина... Отец твой писал Пушкину в Одессу про дальнейшую судьбу его героини: дело в том, что Земфиру зарезал её возлюбленный цыган, и бедная его героиня действительно трагически покончила свою короткую жизнь. 1
Историк Б.А.Трубецкой считает эту информацию «вполне правдоподобными фактами». Нам такие выводы кажутся преждевременными. Однако, прежде, чем указывать на неправдоподобие ряда деталей, отметим то, что представляется реальным.
1. Цыгане, с которыми встретился Пушкин, были крепостными. Они не могли перечить гостю табора в его желании задержаться на неопределённый срок. Поэта сопровождал сын их хозяина, и они могли жестоко поплатиться за малейшее проявление неудовольствия.
2. Исходя из этого, Александр Сергеевич вполне мог проживать в шатре вожака и ухаживать за его дочерью.
3. Пушкина отделял от цыган языковой барьер. Он был лишён возможности понять внутреннюю жизнь табора, неписаные законы цыган, их психологию.
4. Роман действительно закончился ничем, так как девушка скрылась.
На этом достоверная информация кончается, и начинаются домыслы. Первым в списке заблуждавшихся относительно реального положения дел оказался сам поэт, вторым его молодой спутник, далее Екатерина Захаровна, поведавшая эту историю с чужих слов, а вслед за ней и несколько поколений исследователей. Приблизиться к истине можно только в том случае, если мы верно рассмотрим исторический и этнографический контекст.
Дени Раффе. "Кочующие цыгане в Молдавии". Литография 1837 года. Именно с такими цыганами встречался во время южной ссылки молодой Пушкин.
Исторический фон рассматриваемых событий таков. Бессарабия была присоединена к России в 1812 году. Так в пределах Российской империи оказались молдавские цыгане. Пушкин знал, что пишет о рабах. Поначалу он даже хотел сопроводить свою поэму предисловием и растолковать читателю удививший его самого парадокс: «...Всего замечательнее то, что в Бессарабии и Молдавии крепостное состояние есть только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы». Потом поэтическое чутьё подсказало ему, что романтический сюжет может рухнуть, не выдержав столкновения с реалиями рабства, и отказался от пояснений.
Крепостные цыгане Бессарабии были разделены на три примерно равные по численнсти категории:
1. «поселенные», то есть землепашцы.
2. дворовые - находившиеся в услужении у помещиков
3. кочующие - отпущенные на оброк.
Крепостные цыгане Бессарабии были разделены на три примерно равные по численнсти категории:
1. «поселенные», то есть землепашцы.
2. дворовые - находившиеся в услужении у помещиков
3. кочующие - отпущенные на оброк.
"Цыганки и помещик". Ксилография XIX столетия. У ребёнка, уткнувшегося в материнскую юбку, были все основания бояться человека с нагайкой.
Судя по результатам переписи 1847 года, концентрация цыган в Бессарабии была самой высокой во всей Российской империи. Из 48.247 цыган 18.738 проживало именно здесь. Легче всего жилось кочевым цыганам - они должны были платить оброк от трёх до пяти рублей, и этим их обязанности перед помещиком и государством исчерпывались. Тем не менее, в случае неуплаты оброка, помещики сгоняли семьи недоимщиков в загоны и изнуряли до тех пор, пока не получали положенную сумму.2 Таким образом, порядки в Бессарабии были аналогичны общей ситуации в Дунайских княжествах. Слово «цыган» было синонимом слова «раб» - это при том, что среди молдаван давно уже не было крепостных.
Как и в соседних Молдавии и Валахии, цыгане зарабатывали себе на пропитание и помещику на оброк главным образом ремёслами (хотя встречалось гадание, и батрачество, и музыкальные выступления). Пушкин, а вслед за ним и Даль заметили тот факт, что воровство не характерно для бессарабских цыган. В.И.Даль написал повесть «Цыганка», в которой с симпатией отразил образы бродячего кузнеца Радукана и его невесты, прислуживающей в барском доме.3 Пушкин же, в упомянутом выше предисловии к своей поэме так отозвался о цыганах, которых встретил в южной ссылке: «Они отличаются перед прочими большой нравственной чистотой. Они не промышляют ни кражей, ни обманом».4 Не случайно Алеко, который пришёл с Земфирой в табор и изъявил желание быть цыганом, прежде всего услышал наставление старика:
Примись за промысел любой,
Железо куй, иль песни пой,
Иль сёлы обходи с медведем...
Таким образом, условием вхождения в табор, отец Земфиры поставил освоение какого-либо цыганского ремесла. Эта сцена достоверно передаёт трудовые установки восточной ветви кочевого народа.
Типичный перечень цыганских профессий того времени сохранился в помещичьем архиве при селении Маркоуцы. Оброк хозяину платили:
100 кузнецов
46 котельников
185 сапожников
7 серебряных дел мастеров
185 музыкантов
1 портной
1 цирюльник 5
«Цыгане, - писал современник, - необходимы молдаванину на каждом шагу. Сделать ли ему плуг, борону, подковать ли лошадь, захочет ли веселиться молдаванин с музыкой, послушать преданий старины - все обращаются к цыганам, потому что они, цыгане, единственные музыканты и рапсодисты в Бессарабии».6
Над кочевыми цыганами вечно висела угроза перевода в дворовые. Это означало потерю «полусвободы» и жизнь, полную унижений. Например, помещик Ясского уезда Бузня славился жестоким обращением с дворовыми. Молодой цыган Матвей, кормивший ремеслом всю свою семью, узнал, что помещик хочет забрать его для дворовой работы. Матвей бежал, но был пойман. Вначале цыгана по приказу помещика пытали огнём, потом его привязали к лошади и гоняли, избивая арапником. Мать цыгана попыталась зарезаться, потому что дальше видеть истязания была не в силах.
Сбежал от хозяина и цыган Иордакий Жудал. Помещик Янович, отобрал у него шатёр, кибитку и всё имущество, но, главное, забрал в свой дом на забаву двенадцатилетнюю дочь. Противиться барской воле крепостной не мог - судя по рассказам цыган, Янович был скор на расправу.
Архивы Бессарабии показывают, что, оказавшись в российском подданстве, помещики сохранили привычки жестокого обращения с рабами, о которых мы уже упоминали в предыдущей главе.
Приведём ряд фактов, показывающих атмосферу времени. Зверства помещиков объясняют психологию крепостных, с которыми общался Пушкин; мотивы их показного смирения и лукавства.
Помещица Кассандра Паллади, владелица селения Цыплешты приказывала управляющим-ватавам бить крепостных. Часто и сама стегала их плетью, топтала ногами. От наказаний умерли молодой цыган Иван Гайсан и мальчик Яков Лапотуши. Дворовые цыганки, во избежание побега, спали запертые в чулане и связанные верёвками. Однажды, когда двух девушек привязали на ночь к столбу, начался пожар; в суматохе никто не позаботился освободить несчастных, и они сгорели заживо. Потом было следствие. Имение взяли в опеку, а на помещицу наложили церковное покаяние.
Как и в соседних Молдавии и Валахии, цыгане зарабатывали себе на пропитание и помещику на оброк главным образом ремёслами (хотя встречалось гадание, и батрачество, и музыкальные выступления). Пушкин, а вслед за ним и Даль заметили тот факт, что воровство не характерно для бессарабских цыган. В.И.Даль написал повесть «Цыганка», в которой с симпатией отразил образы бродячего кузнеца Радукана и его невесты, прислуживающей в барском доме.3 Пушкин же, в упомянутом выше предисловии к своей поэме так отозвался о цыганах, которых встретил в южной ссылке: «Они отличаются перед прочими большой нравственной чистотой. Они не промышляют ни кражей, ни обманом».4 Не случайно Алеко, который пришёл с Земфирой в табор и изъявил желание быть цыганом, прежде всего услышал наставление старика:
Примись за промысел любой,
Железо куй, иль песни пой,
Иль сёлы обходи с медведем...
Таким образом, условием вхождения в табор, отец Земфиры поставил освоение какого-либо цыганского ремесла. Эта сцена достоверно передаёт трудовые установки восточной ветви кочевого народа.
Типичный перечень цыганских профессий того времени сохранился в помещичьем архиве при селении Маркоуцы. Оброк хозяину платили:
100 кузнецов
46 котельников
185 сапожников
7 серебряных дел мастеров
185 музыкантов
1 портной
1 цирюльник 5
«Цыгане, - писал современник, - необходимы молдаванину на каждом шагу. Сделать ли ему плуг, борону, подковать ли лошадь, захочет ли веселиться молдаванин с музыкой, послушать преданий старины - все обращаются к цыганам, потому что они, цыгане, единственные музыканты и рапсодисты в Бессарабии».6
Над кочевыми цыганами вечно висела угроза перевода в дворовые. Это означало потерю «полусвободы» и жизнь, полную унижений. Например, помещик Ясского уезда Бузня славился жестоким обращением с дворовыми. Молодой цыган Матвей, кормивший ремеслом всю свою семью, узнал, что помещик хочет забрать его для дворовой работы. Матвей бежал, но был пойман. Вначале цыгана по приказу помещика пытали огнём, потом его привязали к лошади и гоняли, избивая арапником. Мать цыгана попыталась зарезаться, потому что дальше видеть истязания была не в силах.
Сбежал от хозяина и цыган Иордакий Жудал. Помещик Янович, отобрал у него шатёр, кибитку и всё имущество, но, главное, забрал в свой дом на забаву двенадцатилетнюю дочь. Противиться барской воле крепостной не мог - судя по рассказам цыган, Янович был скор на расправу.
Архивы Бессарабии показывают, что, оказавшись в российском подданстве, помещики сохранили привычки жестокого обращения с рабами, о которых мы уже упоминали в предыдущей главе.
Приведём ряд фактов, показывающих атмосферу времени. Зверства помещиков объясняют психологию крепостных, с которыми общался Пушкин; мотивы их показного смирения и лукавства.
Помещица Кассандра Паллади, владелица селения Цыплешты приказывала управляющим-ватавам бить крепостных. Часто и сама стегала их плетью, топтала ногами. От наказаний умерли молодой цыган Иван Гайсан и мальчик Яков Лапотуши. Дворовые цыганки, во избежание побега, спали запертые в чулане и связанные верёвками. Однажды, когда двух девушек привязали на ночь к столбу, начался пожар; в суматохе никто не позаботился освободить несчастных, и они сгорели заживо. Потом было следствие. Имение взяли в опеку, а на помещицу наложили церковное покаяние.
Л.Белянкин. "Бессарабские кочевые цыгане". Зарисовка с натуры, сделанная в конце XIX века. Возможно, реальная Земфира и её отец
были одеты именно так.
были одеты именно так.
Цыгане знали, что вряд ли найдут у властей защиту, если на них обрушится боярский гнев. Если дело и доходило до суда, обычно это кончалось безрезультатно. Помещик Стырча в селении Бешены наказывал крепостную цыганку. Наказания, применявшиеся в его имении, состояли в следующем: он сёк розгами по ладоням и подошвам босых ног. Зимой выгонял на мороз и обливал холодной водой.
Помещик селения Пашканы Корчевский покалечил своих крепостных цыганок: Марию Григорашеву и её десятилетнюю дочь Санику, а Марию Чеботарёву убил. Эти три преступления он совершил в один день - 27 сентября 1831 года.
Помещик Василий Россет забил насмерть 22 души крепостных. Все эти случаи остались фактически безнаказанными.7
Разумеется, цыгане, среди которых жил Пушкин, не могли рисковать. Не догадываясь о таланте гостя, и не зная его моральных качеств, они наверняка опасались, что, встретив сопротивление, молодой барин купит понравившуюся ему девушку, а потом добьётся взаимности методами, которыми пользовались бессарабские помещики. Никакого романа между молодым поэтом и Земфирой не было и быть не могло. Надо совершенно не знать психологию и обычаи цыган, чтобы утверждать, будто в своей поэме, которая «почти полностью вырастает на материале народно-песенного творчества, Пушкин замечательно проник в существо изображаемого им национального характера».8 А ведь именно так писали некоторые наши литературоведы.
*****
Помимо исторического контекста есть ещё и этнографический, с которым необходимо ознакомиться, чтобы понять психологию цыганки. Земфира в пушкинской поэме предстаёт в двух ипостасях: девушки, которая приводит в табор жениха и замужней женщины - жены и матери. И в той, и в другой ипостаси она ведёт себя вразрез с цыганскими традициями. Отсюда - необходимость рассказать об основных этапах в жизни цыганки, которых насчитывается три: девичество - замужество (в годы репродуктивного периода) - старость.
Уклад цыганской семьи в прошлом был сугубо патриархален. Мужчина был хозяином и властелином. Никакой из его поступков, даже самый отрицательный, не должны были осуждать ни жена, ни сестра. В самом крайнем случае право на критические замечания имела только его мать. Несмотря на то, что именно женщина часто бывала главной добытчицей в семье, неписаные законы ставили её в подневольное положение.
Цыганская девушка была относительно свободна в пределах семьи и табора. Ещё до замужества она ходила вместе с матерью на заработки. Как правило, цыгане боялись отпустить девушку в город одну. От неё требовалось соблюсти чистоту; девичья честь высоко ставила её в таборе и семье. В вечернее время девушка должна была находиться не только в таборе, но и возле своего шатра. Контакты с молодыми людьми (даже цыганами из того же табора) решительно пресекались семьёй. Родители знали, что если о девушке пойдёт дурная слава, её трудно будет выдать замуж. В случае же, если бы невеста не сохранила свою девственность, семью ожидал такой позор, что пришлось бы на несколько лет отделиться от табора и кочевать отдельно - вот почему такие случаи были явлением исключительным. Ранние браки цыган, когда жениху было 15-16, а невесте 13-14 лет объяснялись теми же соображениями. Отец предпочитал поскорее выдать дочь замуж, чтобы не волноваться за репутацию семьи. Цыганский брак устраивался не по воле молодых людей, а по решению их родителей. Часто девушка узнавала о решении своей судьбы последней, и когда спрашивали её согласия, она понимала, что это лишь простая формальность.
Таким образом, любовное увлечение на глазах у всего табора (как это описывает Ралли-Арборе) было невозможно в обычных условиях. Более того, для цыганской девушки молодые люди нецыганской национальности как бы не существовали. Потенциальный жених мог быть только из цыганской среды, и увлечение Земфиры тем, кого цыгане называют гажо, было практически невозможно.
После сказанного ясно, насколько надуманным выглядит отрывок текста, описывающий облик Земфиры. Уже то, что Екатерина Захаровна описывает, будто девушка одевалась по-мужски, должно было бы насторожить пушкинистов. Но совершенным нонсенсом выглядит следующая фраза: «..Богатое ожерелье из старых серебряных и золотых монет, окружавшее шею этой дикой красавицы, конечно, было даром не одного из её поклонников». Земфира, в соответствии с законами табора, просто не могла принимать ухаживания, а тем более дорогие подарки от цыган. Даже малейший намёк на такие вольности навсегда погубил бы её репутацию. Кроме того, литературоведам не известно, что мониста являются знаковым атрибутом замужней женщины, таким же, как косынка и фартук. Девушка имела право носить только бусы, или одну монетку (в знак того, что она засватана). Кстати, текст пушкинской поэмы гораздо ближе к этнографической действительности. Героиня поэмы спрашивает Алеко, не скучает ли он по городу. Алеко презрительно отзывается о нравах мира, который покинул. Земфира настаивает:
Но там огромные палаты,
Там разноцветные ковры,
Там игры, шумные пиры,
Уборы дев там так богаты!
Возражения Алеко показывают, что его цыганская подруга не имеет монист:
Что шум веселий городских.
Где нет любви, там нет веселий;
А девы... Как ты лучше их
И без нарядов дорогих,
Без жемчугов, без ожерелий.
Вряд ли мы погрешим против истины, если сделаем вывод: приглянувшаяся Пушкину Земфира не ходила в навязанном ей фантастическом наряде. Кстати, в начале XIX века цыгане Молдавии, Бессарабии и Валахии были очень бедны. Даже у замужних женщин золотые мониста были исключительной редкостью. Только к концу столетия (когда записывались воспоминания) ситуация изменилась, что и привело к появлению этого эффектного украшения на шее Земфиры.
Помещик селения Пашканы Корчевский покалечил своих крепостных цыганок: Марию Григорашеву и её десятилетнюю дочь Санику, а Марию Чеботарёву убил. Эти три преступления он совершил в один день - 27 сентября 1831 года.
Помещик Василий Россет забил насмерть 22 души крепостных. Все эти случаи остались фактически безнаказанными.7
Разумеется, цыгане, среди которых жил Пушкин, не могли рисковать. Не догадываясь о таланте гостя, и не зная его моральных качеств, они наверняка опасались, что, встретив сопротивление, молодой барин купит понравившуюся ему девушку, а потом добьётся взаимности методами, которыми пользовались бессарабские помещики. Никакого романа между молодым поэтом и Земфирой не было и быть не могло. Надо совершенно не знать психологию и обычаи цыган, чтобы утверждать, будто в своей поэме, которая «почти полностью вырастает на материале народно-песенного творчества, Пушкин замечательно проник в существо изображаемого им национального характера».8 А ведь именно так писали некоторые наши литературоведы.
*****
Помимо исторического контекста есть ещё и этнографический, с которым необходимо ознакомиться, чтобы понять психологию цыганки. Земфира в пушкинской поэме предстаёт в двух ипостасях: девушки, которая приводит в табор жениха и замужней женщины - жены и матери. И в той, и в другой ипостаси она ведёт себя вразрез с цыганскими традициями. Отсюда - необходимость рассказать об основных этапах в жизни цыганки, которых насчитывается три: девичество - замужество (в годы репродуктивного периода) - старость.
Уклад цыганской семьи в прошлом был сугубо патриархален. Мужчина был хозяином и властелином. Никакой из его поступков, даже самый отрицательный, не должны были осуждать ни жена, ни сестра. В самом крайнем случае право на критические замечания имела только его мать. Несмотря на то, что именно женщина часто бывала главной добытчицей в семье, неписаные законы ставили её в подневольное положение.
Цыганская девушка была относительно свободна в пределах семьи и табора. Ещё до замужества она ходила вместе с матерью на заработки. Как правило, цыгане боялись отпустить девушку в город одну. От неё требовалось соблюсти чистоту; девичья честь высоко ставила её в таборе и семье. В вечернее время девушка должна была находиться не только в таборе, но и возле своего шатра. Контакты с молодыми людьми (даже цыганами из того же табора) решительно пресекались семьёй. Родители знали, что если о девушке пойдёт дурная слава, её трудно будет выдать замуж. В случае же, если бы невеста не сохранила свою девственность, семью ожидал такой позор, что пришлось бы на несколько лет отделиться от табора и кочевать отдельно - вот почему такие случаи были явлением исключительным. Ранние браки цыган, когда жениху было 15-16, а невесте 13-14 лет объяснялись теми же соображениями. Отец предпочитал поскорее выдать дочь замуж, чтобы не волноваться за репутацию семьи. Цыганский брак устраивался не по воле молодых людей, а по решению их родителей. Часто девушка узнавала о решении своей судьбы последней, и когда спрашивали её согласия, она понимала, что это лишь простая формальность.
Таким образом, любовное увлечение на глазах у всего табора (как это описывает Ралли-Арборе) было невозможно в обычных условиях. Более того, для цыганской девушки молодые люди нецыганской национальности как бы не существовали. Потенциальный жених мог быть только из цыганской среды, и увлечение Земфиры тем, кого цыгане называют гажо, было практически невозможно.
После сказанного ясно, насколько надуманным выглядит отрывок текста, описывающий облик Земфиры. Уже то, что Екатерина Захаровна описывает, будто девушка одевалась по-мужски, должно было бы насторожить пушкинистов. Но совершенным нонсенсом выглядит следующая фраза: «..Богатое ожерелье из старых серебряных и золотых монет, окружавшее шею этой дикой красавицы, конечно, было даром не одного из её поклонников». Земфира, в соответствии с законами табора, просто не могла принимать ухаживания, а тем более дорогие подарки от цыган. Даже малейший намёк на такие вольности навсегда погубил бы её репутацию. Кроме того, литературоведам не известно, что мониста являются знаковым атрибутом замужней женщины, таким же, как косынка и фартук. Девушка имела право носить только бусы, или одну монетку (в знак того, что она засватана). Кстати, текст пушкинской поэмы гораздо ближе к этнографической действительности. Героиня поэмы спрашивает Алеко, не скучает ли он по городу. Алеко презрительно отзывается о нравах мира, который покинул. Земфира настаивает:
Но там огромные палаты,
Там разноцветные ковры,
Там игры, шумные пиры,
Уборы дев там так богаты!
Возражения Алеко показывают, что его цыганская подруга не имеет монист:
Что шум веселий городских.
Где нет любви, там нет веселий;
А девы... Как ты лучше их
И без нарядов дорогих,
Без жемчугов, без ожерелий.
Вряд ли мы погрешим против истины, если сделаем вывод: приглянувшаяся Пушкину Земфира не ходила в навязанном ей фантастическом наряде. Кстати, в начале XIX века цыгане Молдавии, Бессарабии и Валахии были очень бедны. Даже у замужних женщин золотые мониста были исключительной редкостью. Только к концу столетия (когда записывались воспоминания) ситуация изменилась, что и привело к появлению этого эффектного украшения на шее Земфиры.
На женщину в цыганской семье часто ложится большая часть ноши.
Реальный характер цыганки далёк от его литературного воплощения. Со стороны цыганка казалась женщиной развязной, доступной. На самом деле это не так. Очень правильно подметил М.Косвен в статье «Фараоново племя»: «Цыганка действительно свободна в обращении с чужими мужчинами, вольна на язык и часто очень цинична. Но в кругу своего табора и своей семьи цыганка - совсем другая женщина. «Нет женщины чище и вернее цыганки», - говорят все, кто действительно знает этот народ». 9 Заработки мужчин бывали подчас велики, но их работы были сезонными, поэтому ежедневный доход в семью должна была приносить женщина. Немалую часть своей жизни цыганка проводила вне табора. И для того, чтобы заработать деньги, ей следовало быть самостоятельной, смелой, находчивой. Она должна была уметь за себя постоять.
Косынка и фартук - отличительные признаки
замужней женщины. В жизни цыганка покорная
и трудолюбивая, в отличие от романтической
героини, воспетой в литературе, театре и кино.
Фотография 1909 года.
замужней женщины. В жизни цыганка покорная
и трудолюбивая, в отличие от романтической
героини, воспетой в литературе, театре и кино.
Фотография 1909 года.
Тем не менее, индийские традиции почтения к старшим и к мужу были сильнее экономической независимости, которой цыганка, по существу, обладала. Таборный нравственный кодекс требовал от женщины полной покорности. Все родственники мужа, включая его сестёр и братьев могли требовать беспрекословного подчинения. Цыганские пословицы гласят:
Э бори трубул те тердел кай коверчи - Невестка всегда должна стоять на ногах.
Мишто ппендя кай ппендя кэ ла жювлякэ э бал лунжи ай э годи скурто - Хорошо сказали, что у женщины волос длинный, а ум короткий.
Э жювли кана най марди, най лащи - Небитая жена плохая.
Свекор не должен был видеть невестку спящей, она раньше всех вставала и ложилась самая последняя. Утром она должна была поливать из кувшина воду на руки свёкру и мужу, держа наготове полотенце. Замужняя молодая женщина считалась нечистой, ей следовало соблюдать множество запретов в общении с окружающими. Она не имела права идти впереди мужа и рядом с ним. Она не могла подать руку мужчине. Кроме того, минуя сидящего человека, цыганка должна была обязательно проходить к нему лицом и извиниться. Женщины не должны были сидеть за едой вместе с мужчинами; они сначала кормили их, и только потом ели сами.
На женщину глядели как на низшее существо. Это проявлялось даже в том, что, беседуя между собой, цыгане не должны были говорить о своих женах. Если нужно было упомянуть о спутнице жизни, цыган обязательно извинялся, и это извинение облекалось в форму здравицы. Например, «Те ас састо ай бахтало, те ал ти фаца вужи ай бахтали, те ертис ту ай тири бахт».(Буквально: «Чтобы ты был здоров и счастлив, пусть твой образ будет чистым и счастливым, извини ты и твоё счастье».)
У цыган всех этнических групп существует понятие осквернения, называемое словом пэкэлимос (магирдо). Нижняя часть тела замужней женщины считалась нечистой. Поэтому всё, до чего коснулась юбка, считалось осквернённым, опоганенным, любую утварь, даже дорогую полагалось в этом случае выбросить или продать не цыганам. Замужней женщине запрещалось переступать через оглобли, лошадиную сбрую, даже через лежащую на дороге палку. Она не могла перейти ручей, из которого берут воду для питья. Когда цыгане разбивали шатёр, вещи размещались там в строгом порядке. Иконы, сбруя, кнут, зеркало, посуда лежали подальше от входа, и женщины без особой нужды не заходили в глубину шатра. В некоторых семьях следование суевериям доходило до абсурда. Невестка не смела войти в шатёр, не выполнив унизительный ритуал - она обязана была вползать в шатёр на коленях, ведь пройти «погаными» ногами по земле, прикрытой сверху полотняной крышей, означало бросить вызов старшим. Опасаясь осквернить свою палатку, цыганка передвигалась только на коленях.10 Разумеется, это никак не согласуется с мифом о гордой Земфире.
Понятие осквернения занимает важное место в идеологии цыган. Понятно, что эти воззрения распространились и на одежду. Она делилась на чистую и нечистую. К последней причисляли цыганскую юбку. Передник цыганки не считался нечистым, его носили как предохранение от осквернения. Им даже можно было прихватывать посуду. При переездах с места на место мужскую и женскую одежду клали отдельно. Более того, сзади повозки делали что-то вроде багажника; туда помещали посуду и мешок с утварью. Назывался этот отсек ширядя. Таким образом, женщина, сидя в повозке, не могла опоганить её содержимое. Понятие пэкэлимос существовало (и частично существует в наши дни) не только у российских или балканских цыган, но и в Западной Европе. Из Германии XIX века исходит свидетельство, согласно которому «в повозке вся кухонная утварь и столовая посуда повешена как можно выше, на особых проволочных крючках и кольцах». Немецкие цыгане считали, что если женщина прошла над погребом, от этого оскверняется все находящиеся там припасы.11 У таборных законов были и курьёзные стороны. При всей приниженной роли женщины, она могла одержать верх в стычке. Замужняя цыганка могла использовать свою юбку как оружие и обратить в бегство дюжину цыган.
Осквернение означало для цыгана социальную смерть. Ему не подавали руки, с ним не ели за одним столом. В крайнем случае, ему могли поставить отдельную посуду. Однако, это наказание накладывалось не навсегда, а на определённый срок, чаще всего на полгода или год. Снималось оно так: по прошествии времени виновный собирал цыган, готовил для них угощение, а в знак того, что наказание снималось, с ним пили из одного бокала. Но, если во время наказания к осуждённому приехали цыгане из других мест и он скрыл от них, что осквернён, то он оставался таким на всю жизнь.
Несмотря на то, что осквернение в первую очередь, было связано с женщиной, опоганить словесно любой предмет или цыгана мог и мужчина. Это могло быть, если человек грубо нарушал моральные нормы табора (к чему относилось распутство, иногда нечестность в делах). Понятие пэкэлимос было дополнительной гарантией от супружеских измен, которые у цыган крайне редки - в противовес тому мнению, которое укоренилось после публикации пушкинской поэмы.
Всё сказанное выше относится к женщине молодых и средних лет, но не к пожилой. Для цыган возраст важнее, чем пол - пожилых людей почитают как носителей опыта, достоинства, строгой морали. Со старой цыганкой мужчина мог вступить в беседу, её мнение считалось важным не только внутри семьи, но и когда решались дела всего табора. Авторитет матери был так велик, что даже мужчины ловили её взгляд и прислушивались к её речам.
На празднике пожилая женщина могла сесть рядом с мужчинами. Если же смотреть на предмет шире, то для взаимоотношений цыган вообще очень важно, кто старше - даже если разница в возрасте всего один год. Это отразилось и в языке. У кэлдэраров, например, дойкэ - почтительное обращение женщины к старшей женщине, майкэ - ласковое обращение к младшему.
Ту же картину мы наблюдаем в Германии. Цыгане ничего не предпринимали без согласия самой старой женщины табора. Её молчание истолковывали как недовольство. «Влияние старухи, - пишет Либих, - так велико, что даже мужчины ей покоряются. Её понятные и непонятные слова считаются выражением премудрости. Если мужчины не в состоянии подавлять своевольства детей, то дети немедленно покоряются при одном взгляде старухи.»12
Мы можем сделать вывод: психология пушкинской Земфиры абсолютно неправдоподобна в рамках традиционной семьи и табора в целом.
*****
Теперь можно сделать попытку реконструировать то, что произошло в действительности.
Опасаясь за дочь и за себя, старик булибаша разрешил дочери находиться в обществе Пушкина. Никаких вольностей девушка себе, естественно, не позволяла, но и противиться ухаживаниям не смела. Цыгане надеялись, что гостю наскучит данная ситуация, и он, наконец, уедет. По прошествии трёх недель стало окончательно ясно: молодой человек увлёкся Земфирой до такой степени, что выжидательная тактика ничего не принесёт. Тогда отец посоветовал дочери на время исчезнуть, а чтобы молодой барин не решил, что девушку от него нарочно прячут, ему объяснили, будто она сбежала с любовником. Данной версией отец выводил из под удара себя и табор. Таковы истоки мифа о ветреной Земфире - девушку хотели сохранить для нормального цыганского брака. Все участники этой сцены понимали, что русский дворянин ни при каких условиях не женится на бессарабской таборной цыганке. Без всяких сомнений, развязка была устроена по-житейски мудро. Когда молодой поэт бросился на розыски, цыгане решили подстраховаться, и объяснили, что Земфиру зарезал любовник.
В сущности, это был уже готовый сюжет романтической поэмы. Пушкин воспринял то, что ему рассказали, буквально и сделал в корне ошибочные выводы о нравах, царящих в цыганской среде. Поэма «Цыганы» стала истоком мифа о ветрености цыганок, для которых, будто бы, нет иных ценностей, кроме любви. Эта линия была утрирована введением образа Мариулы (матери главной героини). Согласно пушкинскому тексту, Мариула тоже изменила мужу и сбежала с любовником, оставив на руках у мужа маленькую дочь. Такое мнение о цыганских женщинах в корне ошибочно, но читатели не могли оценить этнографическую недостоверность. Внешняя сторона кочевого быта была описана Пушкиным очень узнаваемо, поэтому только естественной выглядела мысль, что поэт (живший в таборе) описал внутренние отношения в цыганских семьях с такой же достоверностью.
В поэме две героини, и обе изменяют мужьям, повинуясь исключительно зову сердца. Знаменитая песня Земфиры «Старый муж, грозный муж» увлекла ряд русских композиторов на создание музыкальных произведений. Были созданы также оперы, театральные постановки. Осмысление цыганского характера в искусстве вот уже два века идёт по пути, который проложил Пушкин.
Пушкин первоначально хотел предпослать своему произведению эпиграф:
Мы люди смирные, девы наши любят волю, что тебе делать у нас? ( Молдавская песня).13
Эпиграф он потом снял, но сама поэма написана в русле этой спорной концепции. Старик-отец Земфиры воспринимает давнюю измену собственной жены философски и наставляет в том же духе Алеко. Более того, миролюбие табора простирается до такой степени, что никто не отомстил Алеко за убийство двух человек. После Пушкина восприятие табора подчинялось стереотипу: мужчины миролюбивы, а женщины страстны. Этот красивый миф развивался во времени и распространился за пределы России.
«Цыганы» неоднократно переводились на французский язык. Одним из переводчиков оказался Проспер Мериме. Работая над текстом, он был поражён «дикой энергией» строк:
Страшный муж,
Грозный муж
Режь меня, жги меня
Я тверда не боюсь
Ни тебя, ни огня.
Из «песни Земфиры» вырос образ Кармен - женщины, которую можно убить, но нельзя приневолить к любви. В сущности, вся фабула знаменитого рассказа кроется в пяти четверостишьях пушкинской поэмы.
Конечно, цыганам льстит, что именно цыганка стала героиней, прочно вошедшей в сокровищницу мировой литературы наряду с Джульеттой, Дульсинеей Тобосской или Анной Карениной. Вместе с тем они не воспринимают образ Кармен как реальный и осуждают эту литературную героиню за измены мужу, а также за то, что она была содержанкой у нескольких богатых господ. Цыганам справедливо не нравится, что, глядя на этот образ, многие ждут от их соплеменниц свободного поведения.
До Пушкина западная литература вернее оценивала цыганские нравы. Сервантесом создан рассказ «Цыганочка», завязка которого напоминает пушкинскую поэму. Действие рассказа происходит в Испании. Юноша из богатой дворянской семьи добивается любви таборной цыганки. У Пушкина Земфира приводит Алеко с собой и заявляет, что будет жить с ним как с мужем. Героиня Сервантеса ведёт себя совершенно иначе, заявляя, что поначалу молодому человеку следует два года прожить в таборе, не прикасаясь к ней, и только после этого «испытательного срока» будет сыграна свадьба. У описанных испанским писателем цыган нет того философского отношения к изменам, которое описано русским поэтом. Верность жены, по их словам, должна быть безоговорочной.
Проспер Мериме свернул с пути реализма, увлекшись «песней Земфиры». В этих стихах он увидел квинтэссенцию цыганского женского характера, и воплотил его в покорившей мир новелле. По сюжету «Кармен» написана великая опера, поставлены спектакли, сняты десятки фильмов. Образ стал нарицательным. Между тем, первоисточник, которым пользовался Пушкин для создания «песни Земфиры» не цыганский, а молдавский. Ссыльный поэт впервые услышал песню «Арды ма, фрыджи ма...» в исполнении цыганских музыкантов в кишинёвском особняке богатого откупщика Варфоломея. Как это часто бывало, цыгане включили в свой репертуар порождение местного фольклора - но придали ей особый цыганский колорит.14 Пушкин с самого начала понимал, что текст песни создан не в таборе. Он даже попросил капельмейстера Ружицкого переписать слова и ноты, а потом отослал их в Петербург со своими комментариями.15
Мериме узнал о своём заблуждении только в 1853 году, при встрече с литератором Василе Александри, который разъяснил ему, что Пушкин перевёл молдавскую хору.16 Румынский писатель высоко ценил поэзию Пушкина (хотя в собственном творчестве придерживался иного подхода).
В повести «История одного золотого» Александри создал более достоверный образ молодой цыганки, чем Пушкин. Эта книга не имела, однако, такого оглушительного успеха, поскольку реалии крепостничества оказались неинтересны массовому европейскому читателю. Замфира писателя Александри - дочь вожака табора, проданная в детстве на базаре и разлучённая с родителями. Она растёт, прислуживая в хозяйском доме, и терпя ежедневные побои. Жених красавицы помогает ей сбежать из рабства, но недолгое семейное счастье этой пары кончается смертью молодого цыгана на виселице и безумием Замфиры.17
В России влияние пушкинской поэмы трудно переоценить. Инерция добра, которой проникнуты эти романтические стихи действует до сих пор. Пушкин возвёл цыган на пьедестал. С его лёгкой руки образованные круги России стали смотреть на них с симпатией; потом это благожелательное отношение подхватило всё общество. И неважно, есть ли в поэме этнографические неточности - куда важнее, каким эхом она отозвалась в человеческих душах.
После Пушкина цыганская тема красной нитью проходит через всю русскую классическую литературу. Об этом народе писали Лесков, Тургенев, Толстой и многие другие.
Благодаря литературе, а также деятельности цыганских хоров, общество было настроено к цыганам дружелюбно. На хоровых цыганках в середине XIX века стало модно жениться, и поэтому отмечено много случаев, когда богатые купцы или дворяне вступали в брак с певицами, заплатив хору крупный выкуп.
Репертуар хоров состоял из песен и романсов, тексты которых только укрепляли мнение, что цыганки влюбчивы и своенравны. Авторами этих произведений были не цыгане, а русские. Романсы действовали на общественное сознание в течение целого столетия, многие из них исполняются и сейчас.
Иван Сергеевич Тургенев в рассказе «Конец Чертопханова» описал хоровую цыганку Машу в русле пушкинской концепции. Героиня жила с помещиком пока он ей не наскучил, а потом ушла из богатого дома, и отказалась возвращаться даже под угрозой пистолета. В сцене на дороге она говорит своему бывшему возлюбленному следующее: «Эх, голубчик, чего ты убиваешься? Али наших сестёр цыганок не ведаешь? Нрав наш таков, обычай. Коли завелась тоска-разлучница, отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку - где уж тут оставаться? Ты Машу свою помни - другой такой подруги тебе не найти - и я тебя не забуду, сокола моего; а жизнь наша с тобой кончена!»
Максим Горький, властитель дум начала XX века, создал рассказ «Макар Чудра» (которому было суждено стать литературной основой всемирно известного фильма «Табор уходит в небо»). В данном рассказе миф получил окончательное оформление. Цыганская девушка требует от соискателя своей руки унизиться на глазах у всего табора. Эта психологически невозможная ситуация представлялась, тем не менее, вполне реальной автору и его читателям. Сексуальность и чувственность, никогда не проявляющиеся открыто в цыганской жизни, приобретают здесь самодовлеющее значение:
«Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А ещё я люблю волю! Волю-то, Лойко я люблю больше, чем тебя... А ещё вот что, Лойко: всё равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени - впереди тебя ждут мои поцелуи, да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... Так не теряй даром времени... поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою - и тогда я буду твоей женой».
После Октябрьской революции мифология не исчезла, а, напротив, вступила в пору расцвета. Драматурги театра «Ромэн» придерживались устоявшегося в искусстве взгляда, что для цыганок «воля дороже жизни».18 Ром-Лебедев и Хрусталёв (цыгане по происхождению) брали сюжетом своих пьес смотрины женихов и тому подобные невероятные коллизии. Талантливый фильм Эмиля Лотяну «Табор уходит в небо», покоривший Россию и многие зарубежные страны ещё более усилил горьковские мотивы «воли» и сексуальности. Увы, в наши дни это находит нездоровое продолжение в публикациях прессы, клеветнически оценивающих нравственность в цыганской среде. Известный живописец Илья Глазунов, вставляет в свои мемуары фантастический эпизод о таборной девушке, поражающий полным смещением понятий. Автор начинает с того, что он, в ту пору студент второго курса, был отправлен писать этюды на строительстве Куйбышевской ГЭС. «Сойдя на берег, - продолжает Глазунов, - я увидел огромный костёр и, когда подошёл ближе, в пламени его заметил истово пляшущую молодую цыганку. Она плясала самозабвенно. Её широкая юбка сама была как пламя, словно два костра соревновались друг с другом. Её маленькие груди напоминали двух зверьков, которые хотели и не могли выпрыгнуть из под оранжевой кофты. Я сел на землю, с восхищением наблюдая за страстным танцем. Когда она, запыхавшись, села на корточки рядом со мной, я предложил нарисовать её портрет.
Неровно дыша после бурного танца, она сказала:
- Я тебя давно заметила. Рисовать днём надо, а ночью любить.
...Какими близкими казались звёзды, как стрекотали кузнечики, как шумел волжский ветер в ночной траве! Её лицо, шея и грудь были солёными на вкус, будто она только что вышла из морской волны. Неподалёку располагался табор; скоро должна была заняться заря. Я задремал. Помню, как она принялась меня тормошить, и я неподалёку услышал крики.
- Это меня ищут. Найдут - прибьют, а тебя насмерть забьют. У нас в таборе так положено.
Я успел ускользнуть, продравшись сквозь кусты, покрытые росой, когда гортанные крики слышались совсем близко. Не в первый раз познавал я быт цыган. И когда много-много лет спустя работал над образами Лескова и Достоевского, я так живо ощущал таинство чёрных глаз, упругость смуглого тела, лучистый смех и белизну зубов на загорелом лице моей далёкой подруги.»19
Можно понять, из каких источников русский человек, не знающий национальной специфики, сконструировал свой нереальный сюжет. Но соображения правдоподобия должны были бы подсказать Глазунову, что таборная девушка не стала бы уходить в степь, подальше от родни, разводить костёр и танцевать в одиночестве - да ещё без музыки. Главное же состоит в том, что запреты находятся не вне цыганки, а внутри неё. Цыганка целомудренна не потому, что боится отца и братьев; её надёжно защищают от подобных приключений национальные понятия о долге и о морали.
Тот же самый процесс сползания к откровенной эротике (если не сказать более) шёл в цыганской теме и на Западе. Образ Кармен, к сожалению, оказался лишь промежуточным этапом. Выдающийся современный латиноамериканский писатель Габриэль Гарсиа Маркес вставил в свой роман «Сто лет одиночества» оскорбительную сцену, где цыганки низведены до уровня похотливых животных. Бездумный разврат без малейшего намёка на какие бы то ни было человеческие чувства стал печальным финалом длительной литературной эволюции.
1. Кушниренко В. В стране сей отдаленной. Кишинёв, 1990. С.106-7.
2. Крыжановская И. Из истории крепостных цыган Бессарабии в первой половине XIXвека. Труды центрального государственного архива МССР. Кишинёв, 1962. Т.1. С. 221, 235.
3. Даль В.И. Цыганка. Полное собрание сочинений Владимира Даля (казака Луганского). СПб-М., 1898. Т.7.
4. Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинёв, 1990. С. 345.
5. Крыжановская И. Из истории крепостных цыган Бессарабии в первой половине XIXвека. Труды центрального государственного архива МССР. Кишинёв, 1962. Т.1. С. 227.
6. Там же. С. 227,228
7. Там же. С. 231-233, 236-237.
8. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина. М.-Л., 1950. С. 329.
9. Косвен М.О. Фараоново племя. 30 дней. М., 1925. № 9. С. 70.
10. Андронникова И.М. Эволюция жилища русских цыган. Советская этнография. М., 1970. № 4. С. 39.
11. Цыганы. Природа и Землеведение. СПб., 1864. Т. 3, № 3. С. 84.
12. Там же. С.74.
13. Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинёв, 1990. С. 345.
14. Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М., 1979. С. 26-27.
15. Щербакова Т. Цыганское музыкальное исполнительство в России. М., 1984. С. 135-136.
16. Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М., 1979. С.183.
17. Александри В. История одного золотого. Кишинёв, 1971.
18. Ром-Лебедев И. От цыганского хора к театру «Ромэн». М., 1990. С. 58.
19. Глазунов И. Распятая Россия. Наш современник. М., 1996. № 4. С. 194.
Э бори трубул те тердел кай коверчи - Невестка всегда должна стоять на ногах.
Мишто ппендя кай ппендя кэ ла жювлякэ э бал лунжи ай э годи скурто - Хорошо сказали, что у женщины волос длинный, а ум короткий.
Э жювли кана най марди, най лащи - Небитая жена плохая.
Свекор не должен был видеть невестку спящей, она раньше всех вставала и ложилась самая последняя. Утром она должна была поливать из кувшина воду на руки свёкру и мужу, держа наготове полотенце. Замужняя молодая женщина считалась нечистой, ей следовало соблюдать множество запретов в общении с окружающими. Она не имела права идти впереди мужа и рядом с ним. Она не могла подать руку мужчине. Кроме того, минуя сидящего человека, цыганка должна была обязательно проходить к нему лицом и извиниться. Женщины не должны были сидеть за едой вместе с мужчинами; они сначала кормили их, и только потом ели сами.
На женщину глядели как на низшее существо. Это проявлялось даже в том, что, беседуя между собой, цыгане не должны были говорить о своих женах. Если нужно было упомянуть о спутнице жизни, цыган обязательно извинялся, и это извинение облекалось в форму здравицы. Например, «Те ас састо ай бахтало, те ал ти фаца вужи ай бахтали, те ертис ту ай тири бахт».(Буквально: «Чтобы ты был здоров и счастлив, пусть твой образ будет чистым и счастливым, извини ты и твоё счастье».)
У цыган всех этнических групп существует понятие осквернения, называемое словом пэкэлимос (магирдо). Нижняя часть тела замужней женщины считалась нечистой. Поэтому всё, до чего коснулась юбка, считалось осквернённым, опоганенным, любую утварь, даже дорогую полагалось в этом случае выбросить или продать не цыганам. Замужней женщине запрещалось переступать через оглобли, лошадиную сбрую, даже через лежащую на дороге палку. Она не могла перейти ручей, из которого берут воду для питья. Когда цыгане разбивали шатёр, вещи размещались там в строгом порядке. Иконы, сбруя, кнут, зеркало, посуда лежали подальше от входа, и женщины без особой нужды не заходили в глубину шатра. В некоторых семьях следование суевериям доходило до абсурда. Невестка не смела войти в шатёр, не выполнив унизительный ритуал - она обязана была вползать в шатёр на коленях, ведь пройти «погаными» ногами по земле, прикрытой сверху полотняной крышей, означало бросить вызов старшим. Опасаясь осквернить свою палатку, цыганка передвигалась только на коленях.10 Разумеется, это никак не согласуется с мифом о гордой Земфире.
Понятие осквернения занимает важное место в идеологии цыган. Понятно, что эти воззрения распространились и на одежду. Она делилась на чистую и нечистую. К последней причисляли цыганскую юбку. Передник цыганки не считался нечистым, его носили как предохранение от осквернения. Им даже можно было прихватывать посуду. При переездах с места на место мужскую и женскую одежду клали отдельно. Более того, сзади повозки делали что-то вроде багажника; туда помещали посуду и мешок с утварью. Назывался этот отсек ширядя. Таким образом, женщина, сидя в повозке, не могла опоганить её содержимое. Понятие пэкэлимос существовало (и частично существует в наши дни) не только у российских или балканских цыган, но и в Западной Европе. Из Германии XIX века исходит свидетельство, согласно которому «в повозке вся кухонная утварь и столовая посуда повешена как можно выше, на особых проволочных крючках и кольцах». Немецкие цыгане считали, что если женщина прошла над погребом, от этого оскверняется все находящиеся там припасы.11 У таборных законов были и курьёзные стороны. При всей приниженной роли женщины, она могла одержать верх в стычке. Замужняя цыганка могла использовать свою юбку как оружие и обратить в бегство дюжину цыган.
Осквернение означало для цыгана социальную смерть. Ему не подавали руки, с ним не ели за одним столом. В крайнем случае, ему могли поставить отдельную посуду. Однако, это наказание накладывалось не навсегда, а на определённый срок, чаще всего на полгода или год. Снималось оно так: по прошествии времени виновный собирал цыган, готовил для них угощение, а в знак того, что наказание снималось, с ним пили из одного бокала. Но, если во время наказания к осуждённому приехали цыгане из других мест и он скрыл от них, что осквернён, то он оставался таким на всю жизнь.
Несмотря на то, что осквернение в первую очередь, было связано с женщиной, опоганить словесно любой предмет или цыгана мог и мужчина. Это могло быть, если человек грубо нарушал моральные нормы табора (к чему относилось распутство, иногда нечестность в делах). Понятие пэкэлимос было дополнительной гарантией от супружеских измен, которые у цыган крайне редки - в противовес тому мнению, которое укоренилось после публикации пушкинской поэмы.
Всё сказанное выше относится к женщине молодых и средних лет, но не к пожилой. Для цыган возраст важнее, чем пол - пожилых людей почитают как носителей опыта, достоинства, строгой морали. Со старой цыганкой мужчина мог вступить в беседу, её мнение считалось важным не только внутри семьи, но и когда решались дела всего табора. Авторитет матери был так велик, что даже мужчины ловили её взгляд и прислушивались к её речам.
На празднике пожилая женщина могла сесть рядом с мужчинами. Если же смотреть на предмет шире, то для взаимоотношений цыган вообще очень важно, кто старше - даже если разница в возрасте всего один год. Это отразилось и в языке. У кэлдэраров, например, дойкэ - почтительное обращение женщины к старшей женщине, майкэ - ласковое обращение к младшему.
Ту же картину мы наблюдаем в Германии. Цыгане ничего не предпринимали без согласия самой старой женщины табора. Её молчание истолковывали как недовольство. «Влияние старухи, - пишет Либих, - так велико, что даже мужчины ей покоряются. Её понятные и непонятные слова считаются выражением премудрости. Если мужчины не в состоянии подавлять своевольства детей, то дети немедленно покоряются при одном взгляде старухи.»12
Мы можем сделать вывод: психология пушкинской Земфиры абсолютно неправдоподобна в рамках традиционной семьи и табора в целом.
*****
Теперь можно сделать попытку реконструировать то, что произошло в действительности.
Опасаясь за дочь и за себя, старик булибаша разрешил дочери находиться в обществе Пушкина. Никаких вольностей девушка себе, естественно, не позволяла, но и противиться ухаживаниям не смела. Цыгане надеялись, что гостю наскучит данная ситуация, и он, наконец, уедет. По прошествии трёх недель стало окончательно ясно: молодой человек увлёкся Земфирой до такой степени, что выжидательная тактика ничего не принесёт. Тогда отец посоветовал дочери на время исчезнуть, а чтобы молодой барин не решил, что девушку от него нарочно прячут, ему объяснили, будто она сбежала с любовником. Данной версией отец выводил из под удара себя и табор. Таковы истоки мифа о ветреной Земфире - девушку хотели сохранить для нормального цыганского брака. Все участники этой сцены понимали, что русский дворянин ни при каких условиях не женится на бессарабской таборной цыганке. Без всяких сомнений, развязка была устроена по-житейски мудро. Когда молодой поэт бросился на розыски, цыгане решили подстраховаться, и объяснили, что Земфиру зарезал любовник.
В сущности, это был уже готовый сюжет романтической поэмы. Пушкин воспринял то, что ему рассказали, буквально и сделал в корне ошибочные выводы о нравах, царящих в цыганской среде. Поэма «Цыганы» стала истоком мифа о ветрености цыганок, для которых, будто бы, нет иных ценностей, кроме любви. Эта линия была утрирована введением образа Мариулы (матери главной героини). Согласно пушкинскому тексту, Мариула тоже изменила мужу и сбежала с любовником, оставив на руках у мужа маленькую дочь. Такое мнение о цыганских женщинах в корне ошибочно, но читатели не могли оценить этнографическую недостоверность. Внешняя сторона кочевого быта была описана Пушкиным очень узнаваемо, поэтому только естественной выглядела мысль, что поэт (живший в таборе) описал внутренние отношения в цыганских семьях с такой же достоверностью.
В поэме две героини, и обе изменяют мужьям, повинуясь исключительно зову сердца. Знаменитая песня Земфиры «Старый муж, грозный муж» увлекла ряд русских композиторов на создание музыкальных произведений. Были созданы также оперы, театральные постановки. Осмысление цыганского характера в искусстве вот уже два века идёт по пути, который проложил Пушкин.
Пушкин первоначально хотел предпослать своему произведению эпиграф:
Мы люди смирные, девы наши любят волю, что тебе делать у нас? ( Молдавская песня).13
Эпиграф он потом снял, но сама поэма написана в русле этой спорной концепции. Старик-отец Земфиры воспринимает давнюю измену собственной жены философски и наставляет в том же духе Алеко. Более того, миролюбие табора простирается до такой степени, что никто не отомстил Алеко за убийство двух человек. После Пушкина восприятие табора подчинялось стереотипу: мужчины миролюбивы, а женщины страстны. Этот красивый миф развивался во времени и распространился за пределы России.
«Цыганы» неоднократно переводились на французский язык. Одним из переводчиков оказался Проспер Мериме. Работая над текстом, он был поражён «дикой энергией» строк:
Страшный муж,
Грозный муж
Режь меня, жги меня
Я тверда не боюсь
Ни тебя, ни огня.
Из «песни Земфиры» вырос образ Кармен - женщины, которую можно убить, но нельзя приневолить к любви. В сущности, вся фабула знаменитого рассказа кроется в пяти четверостишьях пушкинской поэмы.
Конечно, цыганам льстит, что именно цыганка стала героиней, прочно вошедшей в сокровищницу мировой литературы наряду с Джульеттой, Дульсинеей Тобосской или Анной Карениной. Вместе с тем они не воспринимают образ Кармен как реальный и осуждают эту литературную героиню за измены мужу, а также за то, что она была содержанкой у нескольких богатых господ. Цыганам справедливо не нравится, что, глядя на этот образ, многие ждут от их соплеменниц свободного поведения.
До Пушкина западная литература вернее оценивала цыганские нравы. Сервантесом создан рассказ «Цыганочка», завязка которого напоминает пушкинскую поэму. Действие рассказа происходит в Испании. Юноша из богатой дворянской семьи добивается любви таборной цыганки. У Пушкина Земфира приводит Алеко с собой и заявляет, что будет жить с ним как с мужем. Героиня Сервантеса ведёт себя совершенно иначе, заявляя, что поначалу молодому человеку следует два года прожить в таборе, не прикасаясь к ней, и только после этого «испытательного срока» будет сыграна свадьба. У описанных испанским писателем цыган нет того философского отношения к изменам, которое описано русским поэтом. Верность жены, по их словам, должна быть безоговорочной.
Проспер Мериме свернул с пути реализма, увлекшись «песней Земфиры». В этих стихах он увидел квинтэссенцию цыганского женского характера, и воплотил его в покорившей мир новелле. По сюжету «Кармен» написана великая опера, поставлены спектакли, сняты десятки фильмов. Образ стал нарицательным. Между тем, первоисточник, которым пользовался Пушкин для создания «песни Земфиры» не цыганский, а молдавский. Ссыльный поэт впервые услышал песню «Арды ма, фрыджи ма...» в исполнении цыганских музыкантов в кишинёвском особняке богатого откупщика Варфоломея. Как это часто бывало, цыгане включили в свой репертуар порождение местного фольклора - но придали ей особый цыганский колорит.14 Пушкин с самого начала понимал, что текст песни создан не в таборе. Он даже попросил капельмейстера Ружицкого переписать слова и ноты, а потом отослал их в Петербург со своими комментариями.15
Мериме узнал о своём заблуждении только в 1853 году, при встрече с литератором Василе Александри, который разъяснил ему, что Пушкин перевёл молдавскую хору.16 Румынский писатель высоко ценил поэзию Пушкина (хотя в собственном творчестве придерживался иного подхода).
В повести «История одного золотого» Александри создал более достоверный образ молодой цыганки, чем Пушкин. Эта книга не имела, однако, такого оглушительного успеха, поскольку реалии крепостничества оказались неинтересны массовому европейскому читателю. Замфира писателя Александри - дочь вожака табора, проданная в детстве на базаре и разлучённая с родителями. Она растёт, прислуживая в хозяйском доме, и терпя ежедневные побои. Жених красавицы помогает ей сбежать из рабства, но недолгое семейное счастье этой пары кончается смертью молодого цыгана на виселице и безумием Замфиры.17
В России влияние пушкинской поэмы трудно переоценить. Инерция добра, которой проникнуты эти романтические стихи действует до сих пор. Пушкин возвёл цыган на пьедестал. С его лёгкой руки образованные круги России стали смотреть на них с симпатией; потом это благожелательное отношение подхватило всё общество. И неважно, есть ли в поэме этнографические неточности - куда важнее, каким эхом она отозвалась в человеческих душах.
После Пушкина цыганская тема красной нитью проходит через всю русскую классическую литературу. Об этом народе писали Лесков, Тургенев, Толстой и многие другие.
Благодаря литературе, а также деятельности цыганских хоров, общество было настроено к цыганам дружелюбно. На хоровых цыганках в середине XIX века стало модно жениться, и поэтому отмечено много случаев, когда богатые купцы или дворяне вступали в брак с певицами, заплатив хору крупный выкуп.
Репертуар хоров состоял из песен и романсов, тексты которых только укрепляли мнение, что цыганки влюбчивы и своенравны. Авторами этих произведений были не цыгане, а русские. Романсы действовали на общественное сознание в течение целого столетия, многие из них исполняются и сейчас.
Иван Сергеевич Тургенев в рассказе «Конец Чертопханова» описал хоровую цыганку Машу в русле пушкинской концепции. Героиня жила с помещиком пока он ей не наскучил, а потом ушла из богатого дома, и отказалась возвращаться даже под угрозой пистолета. В сцене на дороге она говорит своему бывшему возлюбленному следующее: «Эх, голубчик, чего ты убиваешься? Али наших сестёр цыганок не ведаешь? Нрав наш таков, обычай. Коли завелась тоска-разлучница, отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку - где уж тут оставаться? Ты Машу свою помни - другой такой подруги тебе не найти - и я тебя не забуду, сокола моего; а жизнь наша с тобой кончена!»
Максим Горький, властитель дум начала XX века, создал рассказ «Макар Чудра» (которому было суждено стать литературной основой всемирно известного фильма «Табор уходит в небо»). В данном рассказе миф получил окончательное оформление. Цыганская девушка требует от соискателя своей руки унизиться на глазах у всего табора. Эта психологически невозможная ситуация представлялась, тем не менее, вполне реальной автору и его читателям. Сексуальность и чувственность, никогда не проявляющиеся открыто в цыганской жизни, приобретают здесь самодовлеющее значение:
«Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А ещё я люблю волю! Волю-то, Лойко я люблю больше, чем тебя... А ещё вот что, Лойко: всё равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени - впереди тебя ждут мои поцелуи, да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... Так не теряй даром времени... поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою - и тогда я буду твоей женой».
После Октябрьской революции мифология не исчезла, а, напротив, вступила в пору расцвета. Драматурги театра «Ромэн» придерживались устоявшегося в искусстве взгляда, что для цыганок «воля дороже жизни».18 Ром-Лебедев и Хрусталёв (цыгане по происхождению) брали сюжетом своих пьес смотрины женихов и тому подобные невероятные коллизии. Талантливый фильм Эмиля Лотяну «Табор уходит в небо», покоривший Россию и многие зарубежные страны ещё более усилил горьковские мотивы «воли» и сексуальности. Увы, в наши дни это находит нездоровое продолжение в публикациях прессы, клеветнически оценивающих нравственность в цыганской среде. Известный живописец Илья Глазунов, вставляет в свои мемуары фантастический эпизод о таборной девушке, поражающий полным смещением понятий. Автор начинает с того, что он, в ту пору студент второго курса, был отправлен писать этюды на строительстве Куйбышевской ГЭС. «Сойдя на берег, - продолжает Глазунов, - я увидел огромный костёр и, когда подошёл ближе, в пламени его заметил истово пляшущую молодую цыганку. Она плясала самозабвенно. Её широкая юбка сама была как пламя, словно два костра соревновались друг с другом. Её маленькие груди напоминали двух зверьков, которые хотели и не могли выпрыгнуть из под оранжевой кофты. Я сел на землю, с восхищением наблюдая за страстным танцем. Когда она, запыхавшись, села на корточки рядом со мной, я предложил нарисовать её портрет.
Неровно дыша после бурного танца, она сказала:
- Я тебя давно заметила. Рисовать днём надо, а ночью любить.
...Какими близкими казались звёзды, как стрекотали кузнечики, как шумел волжский ветер в ночной траве! Её лицо, шея и грудь были солёными на вкус, будто она только что вышла из морской волны. Неподалёку располагался табор; скоро должна была заняться заря. Я задремал. Помню, как она принялась меня тормошить, и я неподалёку услышал крики.
- Это меня ищут. Найдут - прибьют, а тебя насмерть забьют. У нас в таборе так положено.
Я успел ускользнуть, продравшись сквозь кусты, покрытые росой, когда гортанные крики слышались совсем близко. Не в первый раз познавал я быт цыган. И когда много-много лет спустя работал над образами Лескова и Достоевского, я так живо ощущал таинство чёрных глаз, упругость смуглого тела, лучистый смех и белизну зубов на загорелом лице моей далёкой подруги.»19
Можно понять, из каких источников русский человек, не знающий национальной специфики, сконструировал свой нереальный сюжет. Но соображения правдоподобия должны были бы подсказать Глазунову, что таборная девушка не стала бы уходить в степь, подальше от родни, разводить костёр и танцевать в одиночестве - да ещё без музыки. Главное же состоит в том, что запреты находятся не вне цыганки, а внутри неё. Цыганка целомудренна не потому, что боится отца и братьев; её надёжно защищают от подобных приключений национальные понятия о долге и о морали.
Тот же самый процесс сползания к откровенной эротике (если не сказать более) шёл в цыганской теме и на Западе. Образ Кармен, к сожалению, оказался лишь промежуточным этапом. Выдающийся современный латиноамериканский писатель Габриэль Гарсиа Маркес вставил в свой роман «Сто лет одиночества» оскорбительную сцену, где цыганки низведены до уровня похотливых животных. Бездумный разврат без малейшего намёка на какие бы то ни было человеческие чувства стал печальным финалом длительной литературной эволюции.
1. Кушниренко В. В стране сей отдаленной. Кишинёв, 1990. С.106-7.
2. Крыжановская И. Из истории крепостных цыган Бессарабии в первой половине XIXвека. Труды центрального государственного архива МССР. Кишинёв, 1962. Т.1. С. 221, 235.
3. Даль В.И. Цыганка. Полное собрание сочинений Владимира Даля (казака Луганского). СПб-М., 1898. Т.7.
4. Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинёв, 1990. С. 345.
5. Крыжановская И. Из истории крепостных цыган Бессарабии в первой половине XIXвека. Труды центрального государственного архива МССР. Кишинёв, 1962. Т.1. С. 227.
6. Там же. С. 227,228
7. Там же. С. 231-233, 236-237.
8. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина. М.-Л., 1950. С. 329.
9. Косвен М.О. Фараоново племя. 30 дней. М., 1925. № 9. С. 70.
10. Андронникова И.М. Эволюция жилища русских цыган. Советская этнография. М., 1970. № 4. С. 39.
11. Цыганы. Природа и Землеведение. СПб., 1864. Т. 3, № 3. С. 84.
12. Там же. С.74.
13. Трубецкой Б.А. Пушкин в Молдавии. Кишинёв, 1990. С. 345.
14. Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М., 1979. С. 26-27.
15. Щербакова Т. Цыганское музыкальное исполнительство в России. М., 1984. С. 135-136.
16. Двойченко-Маркова Е.М. Пушкин в Молдавии и Валахии. М., 1979. С.183.
17. Александри В. История одного золотого. Кишинёв, 1971.
18. Ром-Лебедев И. От цыганского хора к театру «Ромэн». М., 1990. С. 58.
19. Глазунов И. Распятая Россия. Наш современник. М., 1996. № 4. С. 194.
