Миштэс лачи выгыя адая бэршытко вэсна.
Токо-со иворо сгыя пхувьятыр, лыя тэ выджял зэлэны тэрнинько чярори.
О рома выгынэ дрэ фэлда, кэрдэ э вэсна трин семьи.
Пашыл набаро вэшоро дрэ строна э ромэндыр лодыя о Тэля пэскирэ ромняса тэ гожыньконэ чяса Ружэнькаса.
Исыс машкир адалэ ромэндэ екх тэрно чяво Ванти. Выбария ёв бидадэскиро. Нашукир ёв джиндя. Захалас лэс лэскиро чёрорипэн. Нэ сыс ёв годявэр и лэс сарэ рома камнэ пало лачё ило.
И окэ Вантискэ дрэ одоя вэсна покамьяпэ ада чяй Ружа, нэ ладжялас тэ выпхэнэлпэ лакэ ваш адава.
А Тэляскири э чяй - Ружэнька адякэ жэ кокори сыс впхандлы дрэ Вантистэ, нэ дарандыя дадэскирэ лавэстыр.
И окэ Ванти мангья ромэн тэ поракирэн пал лэстэ дадэса Тэляса.
Залыджинэ рома пибэн тэ и кхардэ Тэляс кэ пэ дрэ шатра.
Сыго явья Тэля, вздыкхья про пибэн тэ про барвало хабэн, и pакирлa:
- Со тумэндэ кэрдяпэ?
- Ничи! - ракирна рома, - Побэш, трэби ваш кой-то тэ поракирэс.
Тэля розбэстяпэ пашыл яг, кэ шатра.
Выпинэ набут рома и пхурором залыджия ракирибэн.
- Тэля, мэ кэ ту лавэса. Отдэ э чя пало ром палэ Вантистэ. Ёнэ ґара екх прэ екхэстэ дыкхэна. Э семья Вантистэ набари - ёв тэ дай пхури, и бутыр и рода нанэ. Чяворо тэрно, паны на замутякирэла, пфуй лав лэстыр николи на шундям, и выбария про амарэ якха, - адякэ ракирдя о пхурором и чюдя дрэ мусэр инкэ мортвалы Тэляскэ.
Сыр будто сап хая, бэнгвалыя о Тэля. Сухтя ёв э штэтостыр.
- На, мора! Тэ пьяв мэ на лава, тэ и чя мэ на отдава. Тэрны ёй сы, мэк тэ попсирэл дро чяя. Ко одова жэ о чяво ни мол тэ явэл мангэ джямутрэса. Нанэ одолэ породатыр ёв. Мирэ пиродатэ кя буґлы вурма сы, тэ сарэ дживэна пэскирэ кхэрэнца дро баро форо, а ёв злыдня сыс сусветно, на одорик чёроро пэскиро муй банькирла.
И сыр на уракирнас рома Тэляс, на закамья ёв бутыр и тэ ракирэл, выгыя шатратыр.
- Тэля, тэрдёв!.. инкэ на доракирдямпэ туса... - дыя годла пхурором.
Нэ Тэля и на камья тэ шунэл и гыя кэ пэ.
А дро шатракиро вэглыцо башло сыс Ванти. Саро ракирибэн шундя. И коли отпхэндя Тэля тэ отдэл палором Ружа, Ванти придандырдя э чиб тэ сыр обчюнгардымо ачьяпэ тэ бэшэл дрэ шатра.
Зоралэс мардяпэ ило лэстэ, пхарэс исыс про ди, нэ со жэ тэ кэрэс? Ёв прэ латэ хулай.
Дрэ лэскирэ кана инкэ шундлэпэ Тэляскирэ лава: "Мэ дава лакэ джиибэн, и со мэ закамам, то и кэрава ласа..."
Матэ рома забагандлэ пхураны гилы. Дур шундло сыс лэнгиро годлытко багибэн.
- Пи, Ванти! Ничи!.. Со на яви кэраса тукэ. Подужакир набут...
Нэ Ванти змэкья шэро и бэшло сыс сыр муло.

Дро форо ґара ракирнас пало Ружэнькакиро гожыма.
Сыр-то взприпирдэ ваш лакэ киривья Худара тэ Ортиха, хорова ромня.
- Дрэ конэстэ жэ удыяпэ адасави лачинько чяёри, - удивисалыя Худара.
- А ту джинэс лакирэ да тэ дадэс? - пучья Ортиха.
- Нэ сыр жэ! Дрэ лэнгири рода на сыс адасави гожыпнаса ни екх джювлы.
- О Тэля, кокоро дад лакиро, на сыс гожо, и о муй прэ лэстэ рундло сыс.
- И э датэ, э Даркатэ и э мина дрэ саро джиибэн сыс бибахталы, - ракирдя Худара. - Кхэтанэ амэ збариям, тэ лодасас лэнгирэ папуса, нэ на рипирава адасавэн гожонэ чяен... Ту дыкх! Лакиро муёро сыр пхабай исы, а о якха сыр чергэня выдыкхэна длэнгонэ цымблэндыр. Ушта коралитка, данда мутинытка, нэ екх лав, сыр будто злыны сы э патринятыр. Стхоибэн чякиро, о гофи тэ пашварэ, сыр симирэса пиритырдынэ исы, и э мина прэ латэ бахталы.
- Чячё! - пхэндя Ортиха. - Ничи на вычюрдэса латыр! Джиды бахт чиндлы сы прэ лакиро тыкно муёро.
- Шукар бы тэ лэс ла кэ амэ дро хоро, - проракирдя Худара.
- А ту поракир дирижороса.

Бут дывэса прогынэ одолэ поратыр.
Сыр-то кэ бельвель сыс бэшто о Тэля кэ пэ дрэ шатра. Шутькирдя пашыл яг мэлало патаво.
Э чяй Ружэнька, сыс бэшты прэ вэдра, чингирдя пхувитка тэ бакраны э ярмяса дрэ пири. Тэля дужакирдя э ромня гавэстыр, коли янэла котэра маро.
- Тэ захасёл лакиро кало шэро! Саро дывэс псирла э дай, - выкостяпэ о Тэля.
Ничи на пхэндя Ружэнька и вздыкхья про дром.
- Джя, подыкх про дром, - проракирдя дад кэ Ружэнька, - можэ стать пхаро лакэ тэ лыджял!
Ружэнька локхэс устя про ґэра ягатыр, гыя ко дром тэ подыкэл э да гавэстыр, нэ сыгэс рисия палэ.
- Нанэ, дадо, дыкхно ла про дром, а кон-то джяла кэ ромэнгирэ шатры прэ шоляристэ, и усыкадя вастэса Ружэнька.
- Джя, подыкх, на явнэ ли каґнитка тэ традэн фэлдатыр, - проракирдя о Тэля э чякэ.
Пиранги Ружэнька попрастандыя ко ромэнгирэ шатры тэ кряду рисия палэ.
- Дадо, ко рома явнэ савэ-то рая форитка тэ дуй корзинья соса-то яндлэ пэса, - проракирдя Ружэнька тэ лыя тэ докэравэл о хабэн.
Подавья гавэстыр э Дарка.
Латэ палал и дро англуй сыс гонэ котэр марэса.
На прогыя и пашмардо[,] сыр палэ Тэлястэ бичядэ рома шатратыр чяворэс.
- Како! Тут кхарна кэ амэ дрэ шатра. Савэ[-]то рая авнэ тэ ракирна романэс дадэса.
Тэля тырдыя про ґэра ромнякирэ рискирдэ валянцы тэ гыя палал чяворэстэ дро шатри, ко рома.
Машкир шатра, про тыкнинько каштуно скаминдоро сыс чюдо форитко хабэ.
Екх грубо пэса ром, уридо сыр рай, кхостя о накх дыкхлэса.
Вавир учё про ґэра, санэ шталтоса, выхылякирдэ муеса тэрдындой откэрдя душлы э бравинтаса.
- Добриден, коли тумэ рома сан!
Подгыя о Тэля, злыя стады шэрэстыр ангил лэндэ.
- Здоров тукэ, мро дадоро! Бэш ко скаминд!
- Сыр тут кхарна, - обрисия ко Тэля грубо ром, вылыя рупово портсигаро кисыкатыр.
- Тэля ман кхарна, мро дадоро, Тэля! Ром сом фэлдытко! - И ёв захарудя дро шэро, бэстя пало скаминд прэ пхув и о ґэра счюдя тэл пэстэ.
- А тумэ катыр сан, мрэ дадорэ? - пучья Тэля лэндыр. - Савэ форьендыр[,] жадобна? Тумэ и прэ ромэндэ на здэна, тэ выпэр мро ди, - сыр раёрэ сан сарэ дуй, - лыя о Тэля тэ подсал форитконэ ромэн.
- Амэ сам барэ форостыр, рома хорытка, - проракирдя екх лэндэр. Авьям кэ тумэ ваш одова, со шундям пал тырэ чятэ. Окэ Ортиха тэ Худара роспхэндлэ ваш лакэ, миштэс росшардэ ла.
- Э Худара тэ Ортиха мэ джином! Пэскирэ сы ёнэ мангэ. Сыр на екхэ пэрэстыр выгыям[,] токо со на екх чючи дакири пиям, - засандяпэ о Тэля.
- Нэ окэ дыкхэс! И сэмэнца сы тутэ дро баро форо. Окэ амэ то и авьям тэ подыкхас тырэ чяёрья, - пхэндя грубо ром.
- Тэрны сы ёй тэ мэлэлы, - проракирдя Тэля, - тэ ко дова жэ и миштэс калы. Парикирав тумэн пало лачё лав, со тумэ адасавэ лаче тэ тиминна на отпхэнэнапэ тэ вджян дрэ мири рода. Нэ мэ палором Ружэнька на выдава пал адасавэ рандэ сыр сан тумэ".
- Ту шун, пхурома! Ту на одова ракирэса.
Дро ромня тырэ чяёрья амэнгэ на трэби тэ и дро састрэ ту амэнгэ на приявьян.
- Окэ со! - протырдыя Тэля.
- Амэ авьям кэ ту тэ мангас ла про хоро кэ пэ - проракирдя грубо ром холяса. - Полыян? Ту бахтало явэса пэскирэ чятыр! Зачивэла тут ловэнца тэ миштыпнаса. Задживэса бахталэс тэ и пириджяса дро форо пэскирэ семьяса.
- Нэ мэкас тэлэ адава ракирибэн! Трэби тэ выпьяс ямэнгэ. - И шуко ром чюдя дрэ мусэр мортвалы Тэляскэ.
- Нэ-ка пхурома, выпьяса туса пиро ди. Тэ бичяв палэ чятэ. Мэ[к] явэл тэ скхэл тэ тэ збагал амэнгэ.
Подматыя о Тэля, бичядя чяворэс палэ Ружэнькатэ тэ палэ Даркатэ.
Залыджинэ рома гиля. Явья Ружэнька тэ гыя тэ кхэлэл.
И зракирдэпэ машкир пэстэ о Тэля форитконэ ромэнца. Ёв дыя лав тэ бичявэл да э чяса дро форо.
Угынэ форитка рома. Угынэ Тэля э ромняса кэ пэ дро шатры.
А бельвеле Ружэнька гыя вэдрэнца пало паны прэ рэка. Одой дужакирдя ла Ванти пашыл гэнсто брэза.
- Мэ камам тукэ лав тэ пхэнав[,] Ружэнька, - подьявья кэ ёй Ванти, а кокоро сыр дрэ издраны.
- Нэ со пхэнэса? - тихэс проракирдя Ружэнька.
- Нашас, коли ман камэса! - проракирдя о Ванти и облыя зоралэ вастэнца Ружэнька.
- Мэ тут камам. Нэ дадэскиро лав на пропарувава, - пхэндя э Ружэнька, и угыя вэдрэнца криг Вантистыр.
Обхачкирдэ ягаса лакирэ лава саро Вантискиро трупо. Бэстя ёв про бар и замулыя. Адякэ пробэстя ей сари рат жыко зоря.

Сыс баро брышынд прэ гаса.
Пиро мэлало Нэво-гавитко закоулко прокэдынэпэ дуй романэчяя комбэнца пало думэ.
- Даюшко! - пхэндя тэрны пхуромнякэ. - Сави жэ блата! И о ґэра на вытырдэса. Сыр дро гав амэндэ! Кай жэ дживэла биби Худара?..
- О гадже пхэндлэ, со джюкэла лэндэ башэна про трэмо, - проракирдя пхуромны.
Гиныбнытко ґалёв доґалыяпэ, со адалэ романэчяя сыс э Дарка тэ Ружэнька, савэ токо со явнэ дро форо тэ розродэн э Худара.
- Даё!.. Трэби тэ пучес э раклэндыр! Пиро джюклэндэ сыр жэ тэ латхэс? Дро каждо кхэр са джюкэла башэна.
Э вэнглостыр выгыя э раклори. Дарка ла утэрдякирдя тэ пучела:
- Пхэн-ка, жадобная, кай дживэла э Худара? Латэ джюкэла исы.
- Окэ адай, пирдал дуй кхэра! - усыкадя вастэса раклори.
Пирдал дуй мэнты ёнэ вгынэ про трэмо. Кало холямо джюкэл чюрдыяпэ тэ башэл прэ лэндэ, ухтылдя дандэнца палэ индырака э Дарка.
Э страхатыр Дарка задыя годла.
Набарэ кхэрорэстыр э штубатыр выгыя пхуромны.
- Катыр тумэн дэвэл-дад яндя!... Обрисия ёй кэ Дарка. Сыр э болыбнастыр пынэ. Заджянте дрэ штуба!
- Кэ ту, мри масхари, Хударэлэ, кэ ту гавэстыр, - пхэндя про гыибэ э Дарка и лыя тэ скхосэл э блата тривикэндыр.
- Шукар, Даркэлэ, кэрдян, со яндян э чяёрья! Явэла ужэ лакэ тэ марэл э подя пиро гава гонэса тэ тэ зрандэл пэскирэ ґэра.
- Чячё, чячё, - пхэндя э Дарка.
- Джяла ёй дро хоро, лэла тэ псирэл кхэтанэ мирэ чяса Фантуркаса, - ракирдя Худара, - и чёрьялэс вздыкхья прэ Ружэнькатэ.
Зорало тэ кхандуно, сыр трэфили драб выпинэ э Дарка Худараса тэ заракирдэпэ, со э Ружэнька джяла ададывэс бельвеле кхэтанэ э Фантуркаса дро ресторано, тэ рэсэл пэскири бахт.

В большом ресторане играл румынский оркестр Матаки.
На пролётках один за другим стали съезжаться богатые гости к парадному, которое было залито светом разноцветных ламп, отражавшихся в свежевыпавшем снегу.
Старый швейцар поминутно отворял двери и кланялся господам до земли.
На небольшом столике, покрытом белой, как пена, скатертью, стояли живые летние цветы.
В серебряных ведёрках стыли бутылки с напитками.
По большому зеркальному залу один за другим носились подавальщики в черных сюртуках с золотыми галунами, на груди у них висели круглые серебряные знаки.
В дамской комнате для хора сидели Ружэнька с дочкой Худары.
Ружэнька закрывалась ладошками и зевала каждую минуту.
Хоровые цыганки, молодые и постарше, украдкой посматривали на Ружэньку и обсуждали её между собой.
– Ничего собой, хорошенькая на мордашку. Но руки грубые и смуглые, и под ногтями грязь, – шептала певица с белым лицом.
– Не бойся! Дай-ка ей осмотреться, так ещё и среди городских себя покажет. Всё переймёт! – проговорила рябая цыганочка с кривым носом.
– Эти полевые во всем хваткие! – перегнулась к ним толстуха, дирижёрова жена.
Сидит Ружэнька, а глаза сами закрываются, хочется спать. Не привыкла она к бессонным ночам. Слышит, словно во сне, заиграли гитары. Стали их настраивать.

Два месяца проработала в хоре Ружэнька, кое-как привыкла к хоровой жизни. Скопила какие-то копейки, приоделась. И послала денег своим в деревню.
И пошла у неё другая жизнь. Как-то вечером прислали из гостиницы за хором выступать.
Старый барин с молодыми военными сидел за столом.
Пригласил присесть рядом с собой Ружэньку. И с того вечера ради Ружэньки стал барин часто заказывать выступления хора.
Не раз уже Ружэнька убегала и пряталась. Не хотелось ей сидеть со старым богачом, но приходилось соглашаться, потому что дирижёр её убеждал.
Ружэнька, как на ножи, с отвращением шла в кабинет к барину.
Однажды Ружэнька и Худара сидели за столом, пили чай.
– Что ты, девушка, так глупо поступаешь, – выговаривала ей Худара. – Люди говорят о тебе, спряталась от гостя. Так нельзя! Он платит хорошие деньги за наше пение. Мы этим и кормимся.
– Да уж куда тебе богатство, – стала хитро подразнивать Ружэньку Худара. – Тебе бы полевого молодца-цыгана, чтобы выйти за него замуж. Да с ним и трепать подол по деревням, – зло произнесла Худара.
– Тётушка!.. Не переваривает моё нутро! Он же старше моего отца, – пожаловалась Ружа, а у самой покатились слёзы из глаз.
– Ну, ты уже барской дочкой сделалась. Что же ты позабыла, как по полю таскала за собой жалкие пожитки? – принялась ругаться Худара. – Раз уж есть вы окаянные кочевые демоны, так и умирайте с ними вместе. Ты не знаешь, где ты своё счастье ищешь? Вихорь! Чад!..

На улице был сильный мороз. Снегу выпало по колено.
По заметенной дороге шли пешком в гостиницу Ружа с Фантуркой.
На Ружэньке было одето легкое пальтецо, на ногах – ботики без калош.
– Замёрзла ты! – Сказала Фантурка Руже. – Смотри же, когда придёт барин сегодня, подступись к нему. Не будь дурой! Попроси у него денег. Он тебе не откажет.
Ружэнька ничего на это не ответила, только покраснела.
– Скажи, что у тебя нет тёплой одежды. Не отходи от него, да и нечего тут стыдиться, – так учила Фантурка Ружэньку. – Разоденешься, как барыня. Не будешь мёрзнуть, как сейчас.
Быстро пришли в гостиницу Ружэнька с Фантуркой и сели пить чай.
В эту же ночь послал старый барин официанта за Ружэнькой.
– Вас зовёт господин. В шестом кабинете дожидается, – сказал посланец.
Как ножом укололо в сердце Ружэньке, попробовала отказываться, но Фантурка её уговорила.
Вдвоём пошли они посидеть со стариком в кабинет.
В красивом кабинете, обставленном добротной мебелью, за большим столом оставались только двое: барин и дирижёр.
Весь стол был залит дорогими винами.
Дирижёр встал со стула, давая Ружэньке пройти на место рядом со старым барином, и сказал по-цыгански:
– Закажите себе покушать!
Фантурка стала заказывать, а Ружэнька только дивилась на подругу, как она выворачивает язык господскими названиями. Словно барышня, она обращалась к официанту, который торчал возле неё с салфеткой подмышкой.
Минут через десять в кабинет вошёл хор и начал выступать.
До самого рассвета звучали цыганские песни. Барин расплатился за выступление. А хористам, которые зашли в кабинет просить «лапки», гость дал денег на водку. Дирижёр, уж как ни был пьян, а своё дело знал. Он вдруг подсел к старику и вытянул у него приличную сумму.
И ушёл себе, как барин, сытый и пьяный. Остались Ружэнька и Фантурка одни со стариком.
Гость предложил:
– Я хочу вас проводить до дома!
Фантурка сразу же приняла это предложение, и пригласила барина:
– Идёмте к нам в номер!
В первый раз в номере у Фантурки, подученная ею заранее, выпросила Ружэнька у старика денег.
И с того дня Ружэнька перестала стыдиться старого богача. Забыла об отвращении к его старости: подманили её к себе барские червонцы.
Не прошло и недели, как принёс Ружэньке барин ротонду на лисьем меху с куньим воротником.

Не так далеко от его собственного завода, на широкой и длинной улице в высоком каменном доме поселилась у барина Ружэнька.
Не привыкла она жить в четырех каменных стенах.
Не однажды вспоминала цыганское кочевое житьё, часто вставал перед глазами отцовский заплатанный шатёр. Отец присел на корточки у костра, в расшитой рубахе из красного кумача, – печёт картошку в углях. Бедность оставила отпечаток на его старом лице. Склонил голову на грудь... Старая мать идёт по тропинке из деревни с мешком на спине.
«Сколько же муки она перенесла ради нас, когда ходила по деревням и выпрашивала кусок хлеба? Сколько проклятий приняла от богатых деревенских хозяев?», – думала Ружэнька.
«А что же я-то наделала! Выскочила замуж за богатого старика, и принесла позор на их головы, стыдно отцу и старой матушке, – хоть и на глаза цыганам не показывайся. Зачем я себя сгубила! Оттого что увидала его богатство. Приманил он меня золотом, а на что оно мне теперь?..»
Ружэнька, тяжко вздохнув, мучительно размышляла: «Лучше бы было убежать да выйти замуж за Ванти. Парень, как и я, молодой, от любви света белого не видел. Побоялась я, что меня отец-мать проклянут. А уж сейчас я и не достойна взглянуть на него своими нечистыми глазами». Ружэнька бросилась на кровать – ей сделалось дурно.
С завода донёсся гудок.

Услышали отец и мать, что нашла себе мужа Ружэнька. Был великий пост перед пасхой. По церквам звонили в колокола, призывали верующих молиться богу.
Измученные работой, шли люди, по своей глупости с пустыми животами, и молились деревянным идолам.
В это самое время и Тэля с Даркой приехали в город к Хударе.
Дарка только вошла в комнату, сразу ударилась в плач и принялась приговаривать:
– Где моя дочь? Без моего позволения замуж пошла, чтоб ей идти в трит-тара-ры, три скрозь-донное... Да развеется её счастье по сухим чёрным лесам, где же она?! Покинула нас бедных без спросу на старости лет.
Тут Худара и сказала в сердцах: «А вы не горячитесь! Выслушайте меня! Она жива-здорова. Живёт в богатстве, как настоящая барыня. Господин сильно зажиточный, собственный завод у него. Вы и во сне не видели, куда и в какую роскошь попала ваша дочка. Вот какой богатей ваш зять! Вот передохнёте вы с дороги, а я Фантурку пошлю за нею. А туда нельзя вам и сунуться с вашими рожами, потому как опозорите вы её».
Худара поставила самовар, а Фантурка отправилась за Ружей.
Через часок зашумел возле дома автомобиль. Вошла в дом разодетая Ружа. Дорогими духами обдала комнату. Упала Ружэнька на колени перед отцом:
– Батюшка! Прости меня! Не кляни меня за мой грех.
Отец поднял её с колен и сказал: – Не замарай вещи! Бог-отец простит тебя, моя доченька, – а сам про себя и думает: «Какое богатство на ней надето».
Прикинулся, зарыдал Тэля, отер рукавом лживые слёзы с глаз.
А Дарка обняла дочь и заплакала настоящими материнскими слезами у Ружэньки на плече, да всё приговаривает:
– Что ты, моя девочка, натворила, меня не спросясь. Сгубила ты наши черные головы. От сраму не осмеливаемся взглянуть людям в глаза. Жалят нас словами наши кочевые...
Ружэнька усадила мать на скамью, скинула с плеч своё дорогое манто и присела рядом с матерью.
– Ну, как ты, моя доченька, живёшь? – спросил Тэля. – Где же твой муж? Что же он, боится, что ли, на глаза нам показаться? Или и знаться с нами не желает?
– Перестань, папа! Не рви мне сердце! Я вам его не покажу, – Подняла Ружа лицо от материнского плеча и вытерла рукавом глаза.
– Ну, бог с тобой, моя доченька! Если мы на него и взглянуть не достойны, так и не пойдем в тебе в дом, – гневно ответил отец и стал пить чай.
Недолго посидела Ружа и стала собираться домой. Обернулась к отцу и говорит.
– Папа, у меня сегодня нет с собой денег. Подожди. Через пару дней я принесу.
Тэля от её слов даже подпрыгнул на месте. От радости сердце у него чуть через горло не выскочило.
И забыл Тэля, что его родная дочь выбрала плохую дорожку, что связалась она в свои молодые годы со стариком-богачом, которому не нужна её душа, нежное женское сердце, а нужно ему только насладиться её телом, нужно ему только сорвать её стыд...
Тэля немало лет прожил на белом свете, всего повидал, и он понимал, что сейчас творится с его дочерью. Но его притягивало богатство. И ради денег он забывал, что пропала девичья честь.

Через месяц перебрался Тэля жить в столицу. Стал торговать конями. Принялся показывать свою удаль перед городскими цыганами.
Стал покрикивать хвастливо:
– Убью бумажником вас, столько у меня денег!
Один цыган на конном рынке в раздражении выговаривал ему:
– Брат, заткни горячими камнями свою пасть! Что ты ревёшь, как бык? Кому сдались твои деньги, раз они достаются тебе за дочкино тело. Закрой свою пасть. Лучше будет.
А Тэля на такие его слова даже глаз не отвёл.
– Ох, зависть их разбирает, на мое счастье глядя! Потому-то так и болтают цыгане обо мне, – говорил сам себе Тэля.
День и ночь беспробудно пьянствовал Тэля. Оставил немало денег в трактире и всё восклицал:
– Всех куплю...
И не желал он понять, как трудно жилось Ружэньке, что за копейки отдала она свою кровь и душу. А Тэля только и говорил:
– Мне наплевать на всё.
Каждый вечер являлся старый богач со своими знакомыми в комнату к Ружэньке. Он перед ними хвастался цыганочкой, как собачкой. Заставлял её петь и плясать перед пьяными господами.
Так они и проводили всю ночь в хмельной гульбе. Всю ночь Ружэнька должна была исполнять все его прихоти, всё, что придумают товарищи старика для своего развлечения.
Надоела такая жизнь Ружэньке, и росла со дня на день в её сердце мука.
«Что же выйдет из такого житья?» – думала Ружэнька. – «Мой барин не как жену меня любит, а смотрит на меня, как на забаву. Не лежит его душа ко мне... Что за радость мне от его денег, если все дни провожу я одна в этой золотой клетке».
И часто плакала она у окна в ожидании вечера, когда придёт пьяный богатей.
Сердилась Ружэнька и на своего отца, что совсем не думает о ней, о её судьбе, а всё тянет из неё без конца деньги.
А барин всё меньше и меньше стал давать ей денег. Надоела ему красавица Ружэнька. Он уже подыскивал другую любовницу. И кто-то шепнул Ружэньке, что видели его с какой-то женщиной в ресторане.
«Зачем я с ним связалась?» – с горечью говорила себе Ружэнька! – Ой, беда мне! И никто не понимает, как мне тяжело…
Всё реже стал к ней заезжать барин, стал и в деньгах отказывать Ружэньке.
Частенько, набросив на плечи свою старую цыганскую шаль, сидела Ружэнька у окна. Горькие думы переполняли её голову.
– Отец просит денег, а их нет, – с болью в душе говорила она себе. – Придётся отдать в заклад последнюю шёлковую ротонду, что купил мне барин.
И вспомнился Ружэньке статный молодец Ванти.
«Где он нынче?» – спрашивала она саму себя. – «И зачем я послушалась отца и мать. Вышла бы замуж за него, так лучше бы было. Ой, бедная моя головушка! Где же мой Ванти? И не взглянет больше на меня Ванти своими прекрасными, как тёмная ночь, глазами. Не придётся уж обнять его крепкие, как железо, плечи...»
И сколько раз, глядя в окно с пятого этажа, ловила себя на одной мысли:
«А что, если броситься отсюда... вниз? Сразу оборвать свою неудавшуюся жизнь?»
Пугалась Ружэнька этой своей мысли, но делалось легче на сердце, так что каждый день всё сильнее и сильнее притягивало её к себе окно и бездонная глубина под ним.

Был дождливый вечер. Ружэнька прилегла отдохнуть. У неё болела голова. Вдруг кто-то зазвонил в дверной колокольчик.
Ружэнька неохотно поднялась.
«Кто бы это мог быть? – размышляла она. – Отец сегодня уже заходил, ругался, что ничего не даю ему. Мать не приходит в это время. А старого барина давно уже не было. Он, верно, где-нибудь гуляет со своими бабами...»
Кое-как добралась до двери, открыла и увидела большую компанию.
В комнату с шумом вторглись старый барин с двумя женщинами и дирижёр со знакомыми певицами.
Обе цыганочки из хора кинулись целоваться с Ружэнькой. Мужчины раскрывали корзины с закусками. Выставляли на стол многочисленные бутылки.
И продолжили пьянку.
Цыганки стали приставать к Ружэньке с уговорами, чтобы выпила водки.
Ружэнька села в стороне от стола и, уронив голову на грудь, застыла: она отказывалась пить.
Заиграл на гитаре дирижёр. Хористки на два голоса стали петь цыганскую песню о доле.
Ещё горше сделалось Ружэньке от родной старинной песни.
Подойдя к столу, она схватила в руки стакан водки и как воду вылила себе в рот. В её громадных чёрных очах загорелся огонь.
«Сегодня Ружэнька выглядит так прекрасно, как уже давно не выглядела», – подумал старый барин. И, приблизившись к ней, схватил её за руку.
С яростью отбросила она его руку прочь.
– С сегодняшнего дня я уже не твоя, я не купленная! – со слезами в голосе Ружэнька.
Старик удивился, услышав её речь, и уставился на неё.
Дирижёр, чтобы прервать этот разговор, заиграл «венгерку».
Не отводя широко открытых глаз от лица старика, Ружэнька пустилась в пляску.
Не останавливаясь, в танце, она схватила со стола ещё стакан водки, залпом выпила и очутилась у окна.
Дирижёр перестал играть.
Все замерли.
– Пусть будет проклята твоя радость! – воскликнула Ружэнька.
Со жгучей ненавистью взглянула она на старика.
– Радуйся, что купил меня, моё тело за свои поганые, облитые кровью деньги. Но сердце моё ты не покупал, понял? – и Ружэнька швырнула стакан в голову старого барина.
Яростно крикнув, дирижёр бросился к Ружэньке.
Словно ветер подхватил ее, легче пташки выпорхнула Ружэнька вон за окно.
Через мгновение застывшие от ужаса господа услышали глухой стук о брусчатку, упало сверху на камни тело.
Сквозь открытое окно в комнату заглядывала тьма и рвался дождливый ветер, а там внизу, на мостовой, лежал Ружэнькин труп.