Пушкин среди цыган. Сцена из ромэновского спектакля. Фото ТАСС.
"ПРЕДСКАЗАННАЯ" ДУЭЛЬ.
Периодически в той или иной статье, телепередаче или книге всплывает история о гадалке, предсказавшей Пушкину роковую дуэль. Подтекст обычно бывает прост. "От судьбы не уйдёшь". Цыганам эта легенда, естественно, нравится, поскольку из неё видна поразительная прозорливость цыганки, которая заранее угадала приметы Дантеса. Вот оно - доказательство точности цыганских гаданий.
А мы зададимся вопросом. Когда впервые появляется на горизонте информация о пророчестве? Одно дело, если сам Пушкин оставил о нём запись в дневнике. Или кто-то из приятелей записал его рассказ ещё до дуэли. В этом случае перед нами настоящее чудо.
И совсем другое дело, если об удивительной гадалке стали говорить задним числом - уже после того, как Александр Сергеевич получил смертельное ранение. Тогда всей этой истории - грош цена.
Увы, верен второй вариант. Сведения о прозорливой цыганке появляются в печати лишь через три десятилетия после гибели поэта. Дворянка Елизавета Францева набивала себе цену, создавая вокруг имени Пушкина "романтичные" легенды. Для неё это было средством "присоседиться" к гению. Писатель Ефим Друц разоблачил мистификацию в своей книге "Цыгане", изданной в 1990 году. Именно он первым обратил внимание публики на то, что Францевой нельзя доверять по целому ряду причин. В частности, эта женщина выдавала себя за знатока цыганских обычаев. А ведь любой, кто знаком со свадебными обрядами подтвердит, что диалог с цыганкой Смарандой - бездарная ложь. (Одно имя чего стоит!) Ниже вы познакомитесь с текстом о свадебном обряде. Можно было бы его сократить - уж очень длинный. Но с другой стороны, дочитав его до конца, уже ни один цыган не станет воспринимать Францеву серьёзно. А заодно - и её выдумку о предсказанной заранее дуэли.
Передаём слово Е.Друцу:
"В журнале "Русское обозрение" (Москва, 1867, т. 43, 44) были опубликованы воспоминания Елизаветы Францевой "А. С. Пушкин в Бессарабии (Из семейных преданий)". Отец Е. Францевой, молодой дворянин Д. Кириенко-Волошинов, вместе с Пушкиным служил в Кишинёве в канцелярии начальника края Инзова. По свидетельству Е.Францевой, молодые люди были дружны, хотя и находились порой в сложных отношениях. Совсем юная в то время Е.Францева была свидетельницей этих отношений. И вот спустя сорок шесть лет после описываемых событий на свет всплывают "семейные предания", сюжет которых вполне мог лечь в основу хорошего детектива. Вероятно, чтобы придать воспоминаниям большую достоверность, Е. Францева привела массу живописных подробностей. Однако благодаря именно этим подробностям ясно, что весь рассказ Е. Францевой - абсолютный вымысел. Так Е.Францева рассказывает, как цыганка предсказывала Пушкину его судьбу. Она нагадала ему и блестящую карьеру, и намекнула, что в будущем он будет близко к царю, и предсказала женитьбу на красавице, которая "и старого сапога его не стоит" и из-за которой он погибнет на дуэли, причем именно зимой. Но Е. Францева не ограничилась этим; она пустилась в пучину этнографических изысканий и, естественно, немедленно там утонула. Она нарисовала ещё сцену цыганского венчания, изобразила другие обряды. Ничего общего с подлинно цыганскими обрядами они не имеют
Предлагаем на суд читателей рассказ Е.Францевой про обряд цыганского венчания, который она якобы записала со слов некоей цыганки:
" - Венчает у нас обыкновенно старейший изо всех цыган табора, и к нему же все обращаются за советами во всех затруднительных случаях жизни. Он же у нас разбирает всякие ссоры и несогласия в таборе и решает беспрекословно все важные начинания и общие всем нам вопросы. Для всяких таких случаев у нас имеется отдельный шатёр, в котором никто не живет. И вот, когда нужно венчать кого-либо, внутренность этого шатра убирается красною материей, а посредине его ставится также красным обитое возвышение с таким же подножием. Старейший в таборе накидывает сверх своей одежды красный плащ и такую же высокую красную шапку с белым конским хвостом надевает себе на голову. Потом, взяв в руки длинную плеть, он садится на приготовленное для него возвышение, прежде чем входят жених и невеста, которые приносят с собой связанного по ногам черного петуха и белую курицу и кладут их у подножия возвышения с глубоким поклоном старейшему, целуя в то же время обе красные туфли его. Затем оба становятся перед ним на колена и ждут его первого слова, скрестив на груди руки и опустив перед ним голову. Тогда старейший берет в зубы несколько ниток разноцветного шелка и начинает их скручивать в шнурок, неразборчиво бормоча в то же время некоторые, одному ему известные, слова заклинанья. Потом он велит жениху и невесте повернуться на коленях друг к другу лицом и привязывает их одного к другому за шею только что скрученным шнурком разноцветного шелка. Связав их таким образом, старейший обращается к брачующимся с такими, громко сказанными словами:
- Поведайте оба, предо мной во прахе стоящие: какому высшему существу принадлежат тела ваши и все, чем вы обладаете здесь, на этой подлой земле, так далеко отстоящей от того священного места, где находилось когда-то наше царство цыганское?
Здесь старейший высоко приподнимает в воздухе свою огромную ременную плеть и, со всего размаха ударяя ею по голой земле, говорит с яростью;
- Сгиньте все чуждые нам владетели этой подлой земли, которая должна вскоре разверзнуться и поглотить все народы, за исключением одного лишь цыганского племени, где бы ни находились разбросанными его единственно заслужившие жизнь сыновья...
Тогда жених и невеста крепко бьют себя в грудь кулаками и отвечают с рыданиями:
- Тела, жизнь и имущество наши все без остатка принадлежат не нам, недостойным, а тебе одному, о великий король наш и царь, Альтруин многомилостивый.
Старейший возлагает тогда обе руки свои на низко склонённые перед ним головы жениха и невесты и опять говорит:
- Значит, тот, кого вы видите нынче восседающим на золотом троне сем, не есть обыкновенный простой человек, как вы все, а кто-то иной, до кого смертным всем так же трудно подняться в нравственном отношении, как до звезд, плавающих в необозримом воздушном пространстве над нами?
- Так есть; ты сказал истину,- отвечает жених, тогда как невеста должна теперь только лишь плакать.
- Ну, и кто же, по вашему, тот, кто по воле своей соединяет теперь ваши обе жизни в одну неразрывную?- снова спрашивает старейший, снимая руку с головы одной только невесты, которая тотчас же должна опустить свою голову на подножие трона.
В тот же самый момент спрашивающий кладет на неподвижно лежащую таким образом голову свою левую ногу, которую уже не снимает с неё до самого окончания свадебного обряда. Жених же говорит в это время такие слова:
- Тот, кто соединяет меня нынче с этою подлою, не заслуживающей такой высокой чести, коварною и низкою во всех отношениях женщиной, есть не кто иной, как сам великий король и царь бесславно погибшего царства цыганского, Альтруин беспорочный и чистый.
- Что же стало с этим царством моим?
- Погибло оно, безвозвратно погибло и исчезло бесследно с лица земли во веки веков! - с рыданием должен воскликнуть при этом жених, много раз ударяя головой о ступени подножия трона.
- Я забыла сказать,- заметила тут внезапно рассказчица,- что шнурок делается очень длинный, для того чтобы обе головы могли в нем свободно отдалиться при случае одна от другой.
И вот вскоре после того,- продолжала Смаранда (так звали мнимого информанта Е. Францевой.- Е. Д.) свое описание,- как жених выговорит последнюю фразу и стукнется несколько раз головой о дерево, старейший внезапно и грозно вскрикивает, приподнимаясь на троне:
- Презренная гадина, встань и ответствуй!
Невеста вскакивает как ужаленная опять на колени и, ни слова не говоря, выжидает продолжения речи.
- Кто виновен в погибели славного царства цыганского?- во всё горло вскрикивает снова старейший, тогда как невеста, рыдая, ему отвечает:
- Увы мне несчастной, то была такая же гнусная, продажная тварь, как и я, пред тобою стоящая...
- А, ты созналась, презренная, в подлой вине своей,- изо всех теперь сил должен выкрикнуть мнимый царь и, тут же схватив лежащую плеть на земле, три раза нещадно обязан ударить ею по спине плачущей девушки...
Смаранда опять прервала здесь описание свадебного обряда и, закурив свою неизменную трубку, с искренним смехом заметила удивленному отцу моему:
- Знаешь, милый мой господин, я уверена, что большинство наших женщин слишком уж рано сходятся с мужчинами единственно потому только, чтобы не иметь уже надобности подвергать себя такой жестокой и унизительной пытке, как весь обряд венчания нашего... Я не раз говорила старикам нашим об этом, советуя выпустить хоть удары кнута и ещё последнюю подробность, которая, пожалуй, и того больше заставляет девушек наших бояться венчания по закону цыганскому. Но, однако, несмотря на то что все согласны в этом со мной, никто не решается не только выпустить, но что-либо изменить во всём этом страшном издевательстве над бедными молодыми цыганками нашими...
Ну, слушай дальше и удивляйся теперь еще больше,- засмеялась снова Смаранда, медленно продолжая рассказывать: - После того как сильно избитая девушка целует побившую её руку и кнут, который благоговейно кладет у ног жениха, Альтруин её опять вопрошает такими словами:
- Как звалась эта гнусная женщина, да будет навеки проклято имя ее?
- Калиостой она называлась, и никто больше не назовётся подлым именем тем...
- Расскажи, что ты знаешь о ней.
- Калиоста была,- начинает невеста, продолжая рыдать и держаться за спину,- любимою женою Альтруина, которой он верил безмерно и которую обожал больше жизни своей. Но, прельстившись драгоценными камнями персидского царя, соседа недальнего, она вздумала тайно обменять на них царство супруга своего Альтруина, которому замыслила отрубить во сне голову. Однако на первый раз убийство это не удалось преступной жене, и вот почему: когда она уже занесла свою секиру над головой спящего царя и супруга, собираясь убить его, спавшая рядом с ним собачка по имени Фёска так сильно впилась ей в ногу зубами, что она вскрикнула как бешеная и этим сама разбудила супруга. Тем не менее, она успела оружие свое скрыть под ночными покровами и каким-то обманом вывернуться из грозившей опасности, требуя смерти укусившей ее, будто бы без причины, собачки. Безгранично любивший Калиосту супруг поверил ей и исполнил её гнусное требование той же ночью. На другую ночь все было ею покончено, и таким-то образом персидский царь уже беспрепятственно завладел царством цыганским, откуда все подданные убитого разбрелись в разные стороны, рассыпавшись по горам, по долам, селеньям и городам инородным, где скитаются без постоянного пристанища и поныне...
Едва невеста заканчивает последнюю фразу, как старейший быстро спускается с трона, велев подняться на ноги жениху и невесте, вместе с которыми начинает громко проклинать и бранить на чем свет стоит Калиосту и соседа её, персидского царя, имени которого, впрочем, при этом ни разу не произносят, затем он велит жениху и невесте рвануть головы в разные стороны. Тогда тонкий шнурок разрывается и остается на шее одного из молодых. Если он висит на более нежной шее молодой женщины, то иногда оставляет от себя едва заметный кровавый след вокруг неё; последний признак считается верным предзнаменованием измены жены и кровавой за это расплаты от мужа, который в задаток должен тут же хлестнуть се плетью ещё несколько раз не шутя... После этого старейший закалывает у подножия трона принесённых молодыми людьми черного петуха и белую курицу; невеста обязана высосать кровь из разрезанной шеи петуха, а жених со своей стороны проделывает с курицей то же самое, пока не перестанет литься кровь. Тогда старейший ужо в последний раз громко обращается к повенчанным с такими словами:
- Теперь, когда, напившись крови друг друга, вы этим как бы смешали вместе оба свои существа, тела ваши и жизни уже не имеют ничего в себе, единственно одному из вас принадлежащего лично. Нет, дети мои, оба вы ныне, по воле многострадального Альтруина, пролившего за святость брачного договора безвинную кровь свою, уже составляете вместе одно целое, нераздельное, не допускающее ничего в себе лично особенного... Грядите же, взявшись за руки, в один общий шатер, и да будет вечно над вами и детьми вашими благословение великого мученика Альтруина, короля и царя бесследно исчезнувшего царства цыганского..."
Альтруин и Калиоста - Агамемнон и Клитемнестра... Не так уж и оригинальна фантазия Е.Францевой, если попытаться разобрать её "произведение".
" Ну и что? - спросит иной читатель.- Обычная мистификация, каких немало было в литературе". Да так ли это безобидно, как кажется? Та же Е.Францева утверждает, что якобы существовал ранний вариант поэмы "Цыганы", написанный по следам событий, о которых идёт речь в её "предании",- убийство цыганки и польского дворянина. Кроме того, она приводит стихи Пушкина, которые тот написал в их семейный альбом. Пусть пушкиноведы решают, подлинны ли те стихи; что же касается самих "преданий", мы твердо скажем, что они - малоталантливая ложь."
Вступление Н.Бессонова.
Периодически в той или иной статье, телепередаче или книге всплывает история о гадалке, предсказавшей Пушкину роковую дуэль. Подтекст обычно бывает прост. "От судьбы не уйдёшь". Цыганам эта легенда, естественно, нравится, поскольку из неё видна поразительная прозорливость цыганки, которая заранее угадала приметы Дантеса. Вот оно - доказательство точности цыганских гаданий.
А мы зададимся вопросом. Когда впервые появляется на горизонте информация о пророчестве? Одно дело, если сам Пушкин оставил о нём запись в дневнике. Или кто-то из приятелей записал его рассказ ещё до дуэли. В этом случае перед нами настоящее чудо.
И совсем другое дело, если об удивительной гадалке стали говорить задним числом - уже после того, как Александр Сергеевич получил смертельное ранение. Тогда всей этой истории - грош цена.
Увы, верен второй вариант. Сведения о прозорливой цыганке появляются в печати лишь через три десятилетия после гибели поэта. Дворянка Елизавета Францева набивала себе цену, создавая вокруг имени Пушкина "романтичные" легенды. Для неё это было средством "присоседиться" к гению. Писатель Ефим Друц разоблачил мистификацию в своей книге "Цыгане", изданной в 1990 году. Именно он первым обратил внимание публики на то, что Францевой нельзя доверять по целому ряду причин. В частности, эта женщина выдавала себя за знатока цыганских обычаев. А ведь любой, кто знаком со свадебными обрядами подтвердит, что диалог с цыганкой Смарандой - бездарная ложь. (Одно имя чего стоит!) Ниже вы познакомитесь с текстом о свадебном обряде. Можно было бы его сократить - уж очень длинный. Но с другой стороны, дочитав его до конца, уже ни один цыган не станет воспринимать Францеву серьёзно. А заодно - и её выдумку о предсказанной заранее дуэли.
Передаём слово Е.Друцу:
"В журнале "Русское обозрение" (Москва, 1867, т. 43, 44) были опубликованы воспоминания Елизаветы Францевой "А. С. Пушкин в Бессарабии (Из семейных преданий)". Отец Е. Францевой, молодой дворянин Д. Кириенко-Волошинов, вместе с Пушкиным служил в Кишинёве в канцелярии начальника края Инзова. По свидетельству Е.Францевой, молодые люди были дружны, хотя и находились порой в сложных отношениях. Совсем юная в то время Е.Францева была свидетельницей этих отношений. И вот спустя сорок шесть лет после описываемых событий на свет всплывают "семейные предания", сюжет которых вполне мог лечь в основу хорошего детектива. Вероятно, чтобы придать воспоминаниям большую достоверность, Е. Францева привела массу живописных подробностей. Однако благодаря именно этим подробностям ясно, что весь рассказ Е. Францевой - абсолютный вымысел. Так Е.Францева рассказывает, как цыганка предсказывала Пушкину его судьбу. Она нагадала ему и блестящую карьеру, и намекнула, что в будущем он будет близко к царю, и предсказала женитьбу на красавице, которая "и старого сапога его не стоит" и из-за которой он погибнет на дуэли, причем именно зимой. Но Е. Францева не ограничилась этим; она пустилась в пучину этнографических изысканий и, естественно, немедленно там утонула. Она нарисовала ещё сцену цыганского венчания, изобразила другие обряды. Ничего общего с подлинно цыганскими обрядами они не имеют
Предлагаем на суд читателей рассказ Е.Францевой про обряд цыганского венчания, который она якобы записала со слов некоей цыганки:
" - Венчает у нас обыкновенно старейший изо всех цыган табора, и к нему же все обращаются за советами во всех затруднительных случаях жизни. Он же у нас разбирает всякие ссоры и несогласия в таборе и решает беспрекословно все важные начинания и общие всем нам вопросы. Для всяких таких случаев у нас имеется отдельный шатёр, в котором никто не живет. И вот, когда нужно венчать кого-либо, внутренность этого шатра убирается красною материей, а посредине его ставится также красным обитое возвышение с таким же подножием. Старейший в таборе накидывает сверх своей одежды красный плащ и такую же высокую красную шапку с белым конским хвостом надевает себе на голову. Потом, взяв в руки длинную плеть, он садится на приготовленное для него возвышение, прежде чем входят жених и невеста, которые приносят с собой связанного по ногам черного петуха и белую курицу и кладут их у подножия возвышения с глубоким поклоном старейшему, целуя в то же время обе красные туфли его. Затем оба становятся перед ним на колена и ждут его первого слова, скрестив на груди руки и опустив перед ним голову. Тогда старейший берет в зубы несколько ниток разноцветного шелка и начинает их скручивать в шнурок, неразборчиво бормоча в то же время некоторые, одному ему известные, слова заклинанья. Потом он велит жениху и невесте повернуться на коленях друг к другу лицом и привязывает их одного к другому за шею только что скрученным шнурком разноцветного шелка. Связав их таким образом, старейший обращается к брачующимся с такими, громко сказанными словами:
- Поведайте оба, предо мной во прахе стоящие: какому высшему существу принадлежат тела ваши и все, чем вы обладаете здесь, на этой подлой земле, так далеко отстоящей от того священного места, где находилось когда-то наше царство цыганское?
Здесь старейший высоко приподнимает в воздухе свою огромную ременную плеть и, со всего размаха ударяя ею по голой земле, говорит с яростью;
- Сгиньте все чуждые нам владетели этой подлой земли, которая должна вскоре разверзнуться и поглотить все народы, за исключением одного лишь цыганского племени, где бы ни находились разбросанными его единственно заслужившие жизнь сыновья...
Тогда жених и невеста крепко бьют себя в грудь кулаками и отвечают с рыданиями:
- Тела, жизнь и имущество наши все без остатка принадлежат не нам, недостойным, а тебе одному, о великий король наш и царь, Альтруин многомилостивый.
Старейший возлагает тогда обе руки свои на низко склонённые перед ним головы жениха и невесты и опять говорит:
- Значит, тот, кого вы видите нынче восседающим на золотом троне сем, не есть обыкновенный простой человек, как вы все, а кто-то иной, до кого смертным всем так же трудно подняться в нравственном отношении, как до звезд, плавающих в необозримом воздушном пространстве над нами?
- Так есть; ты сказал истину,- отвечает жених, тогда как невеста должна теперь только лишь плакать.
- Ну, и кто же, по вашему, тот, кто по воле своей соединяет теперь ваши обе жизни в одну неразрывную?- снова спрашивает старейший, снимая руку с головы одной только невесты, которая тотчас же должна опустить свою голову на подножие трона.
В тот же самый момент спрашивающий кладет на неподвижно лежащую таким образом голову свою левую ногу, которую уже не снимает с неё до самого окончания свадебного обряда. Жених же говорит в это время такие слова:
- Тот, кто соединяет меня нынче с этою подлою, не заслуживающей такой высокой чести, коварною и низкою во всех отношениях женщиной, есть не кто иной, как сам великий король и царь бесславно погибшего царства цыганского, Альтруин беспорочный и чистый.
- Что же стало с этим царством моим?
- Погибло оно, безвозвратно погибло и исчезло бесследно с лица земли во веки веков! - с рыданием должен воскликнуть при этом жених, много раз ударяя головой о ступени подножия трона.
- Я забыла сказать,- заметила тут внезапно рассказчица,- что шнурок делается очень длинный, для того чтобы обе головы могли в нем свободно отдалиться при случае одна от другой.
И вот вскоре после того,- продолжала Смаранда (так звали мнимого информанта Е. Францевой.- Е. Д.) свое описание,- как жених выговорит последнюю фразу и стукнется несколько раз головой о дерево, старейший внезапно и грозно вскрикивает, приподнимаясь на троне:
- Презренная гадина, встань и ответствуй!
Невеста вскакивает как ужаленная опять на колени и, ни слова не говоря, выжидает продолжения речи.
- Кто виновен в погибели славного царства цыганского?- во всё горло вскрикивает снова старейший, тогда как невеста, рыдая, ему отвечает:
- Увы мне несчастной, то была такая же гнусная, продажная тварь, как и я, пред тобою стоящая...
- А, ты созналась, презренная, в подлой вине своей,- изо всех теперь сил должен выкрикнуть мнимый царь и, тут же схватив лежащую плеть на земле, три раза нещадно обязан ударить ею по спине плачущей девушки...
Смаранда опять прервала здесь описание свадебного обряда и, закурив свою неизменную трубку, с искренним смехом заметила удивленному отцу моему:
- Знаешь, милый мой господин, я уверена, что большинство наших женщин слишком уж рано сходятся с мужчинами единственно потому только, чтобы не иметь уже надобности подвергать себя такой жестокой и унизительной пытке, как весь обряд венчания нашего... Я не раз говорила старикам нашим об этом, советуя выпустить хоть удары кнута и ещё последнюю подробность, которая, пожалуй, и того больше заставляет девушек наших бояться венчания по закону цыганскому. Но, однако, несмотря на то что все согласны в этом со мной, никто не решается не только выпустить, но что-либо изменить во всём этом страшном издевательстве над бедными молодыми цыганками нашими...
Ну, слушай дальше и удивляйся теперь еще больше,- засмеялась снова Смаранда, медленно продолжая рассказывать: - После того как сильно избитая девушка целует побившую её руку и кнут, который благоговейно кладет у ног жениха, Альтруин её опять вопрошает такими словами:
- Как звалась эта гнусная женщина, да будет навеки проклято имя ее?
- Калиостой она называлась, и никто больше не назовётся подлым именем тем...
- Расскажи, что ты знаешь о ней.
- Калиоста была,- начинает невеста, продолжая рыдать и держаться за спину,- любимою женою Альтруина, которой он верил безмерно и которую обожал больше жизни своей. Но, прельстившись драгоценными камнями персидского царя, соседа недальнего, она вздумала тайно обменять на них царство супруга своего Альтруина, которому замыслила отрубить во сне голову. Однако на первый раз убийство это не удалось преступной жене, и вот почему: когда она уже занесла свою секиру над головой спящего царя и супруга, собираясь убить его, спавшая рядом с ним собачка по имени Фёска так сильно впилась ей в ногу зубами, что она вскрикнула как бешеная и этим сама разбудила супруга. Тем не менее, она успела оружие свое скрыть под ночными покровами и каким-то обманом вывернуться из грозившей опасности, требуя смерти укусившей ее, будто бы без причины, собачки. Безгранично любивший Калиосту супруг поверил ей и исполнил её гнусное требование той же ночью. На другую ночь все было ею покончено, и таким-то образом персидский царь уже беспрепятственно завладел царством цыганским, откуда все подданные убитого разбрелись в разные стороны, рассыпавшись по горам, по долам, селеньям и городам инородным, где скитаются без постоянного пристанища и поныне...
Едва невеста заканчивает последнюю фразу, как старейший быстро спускается с трона, велев подняться на ноги жениху и невесте, вместе с которыми начинает громко проклинать и бранить на чем свет стоит Калиосту и соседа её, персидского царя, имени которого, впрочем, при этом ни разу не произносят, затем он велит жениху и невесте рвануть головы в разные стороны. Тогда тонкий шнурок разрывается и остается на шее одного из молодых. Если он висит на более нежной шее молодой женщины, то иногда оставляет от себя едва заметный кровавый след вокруг неё; последний признак считается верным предзнаменованием измены жены и кровавой за это расплаты от мужа, который в задаток должен тут же хлестнуть се плетью ещё несколько раз не шутя... После этого старейший закалывает у подножия трона принесённых молодыми людьми черного петуха и белую курицу; невеста обязана высосать кровь из разрезанной шеи петуха, а жених со своей стороны проделывает с курицей то же самое, пока не перестанет литься кровь. Тогда старейший ужо в последний раз громко обращается к повенчанным с такими словами:
- Теперь, когда, напившись крови друг друга, вы этим как бы смешали вместе оба свои существа, тела ваши и жизни уже не имеют ничего в себе, единственно одному из вас принадлежащего лично. Нет, дети мои, оба вы ныне, по воле многострадального Альтруина, пролившего за святость брачного договора безвинную кровь свою, уже составляете вместе одно целое, нераздельное, не допускающее ничего в себе лично особенного... Грядите же, взявшись за руки, в один общий шатер, и да будет вечно над вами и детьми вашими благословение великого мученика Альтруина, короля и царя бесследно исчезнувшего царства цыганского..."
Альтруин и Калиоста - Агамемнон и Клитемнестра... Не так уж и оригинальна фантазия Е.Францевой, если попытаться разобрать её "произведение".
" Ну и что? - спросит иной читатель.- Обычная мистификация, каких немало было в литературе". Да так ли это безобидно, как кажется? Та же Е.Францева утверждает, что якобы существовал ранний вариант поэмы "Цыганы", написанный по следам событий, о которых идёт речь в её "предании",- убийство цыганки и польского дворянина. Кроме того, она приводит стихи Пушкина, которые тот написал в их семейный альбом. Пусть пушкиноведы решают, подлинны ли те стихи; что же касается самих "преданий", мы твердо скажем, что они - малоталантливая ложь."
