Иван Романо (Панченко). Стихи и проза.

Иван Михайлович Панченко - родился в кочевом таборе на Алтае в 1941 году. Везде, где цыгане вставали на постой, отец отдавал Ваню учиться. В результате мальчик сменил 12 школ. Юность Ивана Панченко связана с педагогическим институтом. Желание рассказать о своём народе определило его творческий путь. В 1968 году вышел сборник стихов "Прощай, мой табор". Позже были и другие значимые публикации: "Подарок черген", "Костры", "Цыганы, родичи мои", "Рассказы старого цыгана".
Пожалуй, никто из цыганских литераторов не описал так ярко постановление 1956 года о запрете кочевья. Для людей из таборов вся жизнь делится на две части, ДО и ПОСЛЕ… В стихах Ивана Панченко живо отражено и то, и другое. Он не сторонний наблюдатель. Полуголые детишки на снегу, таборные споры вокруг Указа, новизна оседлого существования - всё это мы увидим глазами цыгана-сибиряка.

Цыганка Маша.


С работы Владимир шел усталый, хотелось пить, но до воды шагать да шагать, - чуть виднеются вдали расплывающиеся огоньки села. Целая туча комаров надоедает своим гуденьем, жалить не жалят - отпугивает их запах бензина и смазочных мазей, пропитавших фуражку и куртку, а носятся под самым носом, лезут в глаза.
Владимир поднялся на увал и совсем недалеко увидел костры. Костров было много, возле них двигались люди, где-то ржали лошади.
«Цыгане»,- определил Владимир и зашагал мимо табора. Но вдруг оттуда, из табора, донеслась тихая цыганская песня. Песня как будто убаюкивала степь, ласкала её. Казалось, кузнечики и горластые коростели в болотной осоке замолкли, прислушались.
Владимир остановился. Слова песни непонятные, как и её музыка, но до чего мягко, с тихой грустью, вела её невидимая женщина, хотелось ближе услышать её, увидеть певицу своими глазами. Владимир свернул с дороги и зашагал к табору, навстречу песне.
Целая свора собак встретила его, но в ту же минуту человек у костра вскочил, крикнул на них и они умолкли и, урча, побрели под телеги.
Цыган дружелюбно улыбнулся Владимиру, провёл к костру.
- Садитесь, будьте гостем. Стульев нет, на травку.
Поздоровавшись, Владимир присел на свободное у костра место, окинул взглядом притихших цыган. Напротив сидела девушка с гитарой в руках. Костёр освещал её смуглое лицо. Огромные черные глаза смотрели на Владимира с интересом.
- Спой ещё что-нибудь, дочка,- заговорила старуха, сидевшая возле девушки.- Повесели гостя, Маша.
Девушка встряхнула головой, пряди чёрных, волнистых волос упали на низкий лоб, рассыпались по плечам, девушка запела. И Владимир не сомневался - это она - певица столь дивной песни, которая заставила свернуть в табор. Теперь голос её звучал ещё нежней и приятней, звал куда-то вдаль, в просторы степи. В глазах девушки пылали отблески костра, она напоминала Владимиру что-то сказочное, и он невольно залюбовался ею. Вот она перевела свой взор на него и он, смущённый, смотрел на её маленькую смуглую руку, оживляющую струны, Эта рука вспорхнула и с силой ударила по струнам и они замолкли, а позади, за спинами людей, в темноте палатки, заговорила гармонь. Цыгане раздвинулись и парень в широких шароварах, с огромным смоляным чубом, закружился в бесовской пляске, а на смену ему вышла Маша, оставив гитару, дёрнула плечами, сбросила шаль, все затихли, только гармонь рассыпала серебряные колокольчики переборов.
- Т-э, нэ-э, - крикнула Маша и пошла по кругу.
Казалось русалка покинула дно реки и появилась здесь,
чтоб удивить людей гибкостью и красотой своего стана.
***
- Хозяин! Ай, яй, яй, какой у вас злющий пёс. Подержи-ка его, я пройду к крыльцу, - говорила цыганка, прижавшись к калитке.
Владимир оттащил пса, взял его за ошейник: «Проходите!»
Женщина пробежала к открытой двери и Владимиру бросились в глаза её босые ноги. Он следом зашел в комнату и в цыганке, подвязанной выгоревшей бордовой шалью, узнал Машу. Это была она. В глазах её была тревога.
- Ой, хозяин! Уйду я! У вас дома никого нет?
- А что, по твоему, я не человек?- улыбнулся Владимир.
- Садитесь.
- Ты человек.- Маша нерешительно опустилась на пододвинутый стул, огляделась.
- Хорошо, хозяин, вы живёте, всё как зеркало у вас. Жена, наверное, чистоплотница.
- Да я не женат,- возразил Владимир.
- По лицу твоему вижу; хозяин, изменения в жизни тебе предстоят, но будешь ты счастлив и богат. Хочешь, карты раскину?
- Можно, - удерживая смех, согласился Владимир.
Девушка придвинулась к столу, достала карты. В глазах её вспыхнул огонёк и так ярко загорел, что не хватало сил от него оторваться.
Молодой человек не видел, как она гибкими тонкими пальцами веером рассыпала карты, не слышал, как что-то говорила горячо и часто, он видел лишь её глаза, в упор смотревшие на него из-под длинных чёрных ресниц и огонёк, всё сильнее разгоравшийся в них,
- А ну, хозяин, позолоти ручку, а то карты неправду скажут,- и она улыбнулась, обнажая ровные белые зубы.
Владимир положил на стол десятирублёвую бумажку.
- Хлеба, хозяин, хлеба. Чертей кормить надо, наврут карты,- приговаривала Маша, пряча деньги. И снова покорился Владимир её взгляду. Отыскал в буфете булку хлеба, кусок колбасы.
- Ох, хозяин, предстоит тебе дальняя дорога в казенный дом. Бумагу получишь от бубнового короля и деньги, деньги - провалиться на этом месте - не вру
А Владимир смотрел ей в глаза и улыбался её выдумкам. И, словно, поняв его мысли, Маша умолкла и улыбнулась.
- А ты, мне кажется, хозяин, у нас в таборе был. Я сейчас только вспомнила, что тебя у нашего костра видела. Кудри мне твои рыжие запомнились.
Сунув булку и колбасу в мешок, она вскинула его на плечи.
- Я пойду, хозяин, приходите к нам в табор. Скоро свадьба у нас - посмотрите,- и она направилась к двери.
- Послушай, Маша,- остановил её Владимир.- Ты веришь своим картам? Ты не бойся, я никому не скажу; но скажи правду.
- Правду?- она внимательно посмотрела на Владимира, и огонёк в её глазах потух, взгляд их стал мягким, бархатным.
- Знаешь, хозяин, правда - она вот в мешке.
И вышла.
Владимир долго смотрел, как она пошла по пыльной улице
и наконец скрылась в переулке. А в следующий вечер, после смены, Владимир снова был в таборе, и Маша, улыбнувшись ему, взяла в руки гитару. Проворная рука её скользнула по грифу, другая коснулась струн, и они запели будто живые:

Гитара, милая гитара,
С тобой я не расстанусь никогда
Пусть стала ты немного старой,
Но будешь петь со мною до утра.

Красивый голос Маши сначала тихо звучал, как ручеек в весеннее половодье, но вот ручеёк зазвенел сильнее, будто в него влили свои трели ещё несколько ручейков, и гордая цыганская песня полетела по всей степи:

У нас в таборе девушек много,
Красотою их каждый пленён,
И однажды в селе по дороге
Один князь был в цыганку влюблён.

Девушка пела с тем особенным акцентом, который присущ только песням цыган, который покоряет слушателя внутренним трагизмом, заставляет предаться тихой грусти.

Утром, когда солнце косыми лучами начинало шарить по высоким увалам, Маша снова пришла к Владимиру. Был выходной день. Владимир сидел у окна, и играл на аккордеоне.
- Доброе утро, как хорошо ты играешь,- проговорила девушка. Он обернулся. Маша стояла у открытой двери. Вот шагнула через порог, бросила на стул пустую сумку:
- А Табарок ты можешь?- В ее глазах вспыхнул знакомый ему огонёк.
Пальцы Владимира забегали по клавишам, и Маша пустилась в пляс, шлёпая босыми ногами по крашеным половицам.
- Ах!- вдруг вскрикнула она и торопливо стала освобождать подол кофты, заправленный под юбку. Побитые яйца посыпались на пол.
Владимир не мог удержаться от смеха.
- Ах, хозяин, пол я вам замарала,- она стала подбирать злополучные яйца.
- Ничего, не беспокойся. Жаль, что яйца побила.
Владимир встал, собираясь помочь ей, но она отстранила его.
- Я сама, а ты сыграй что-нибудь, я послушаю.
И он взял в руки аккордеон. Маша, убравшись, села на стул. Лицо её, то становилось печальным, и тонкие чёрные брови сбегались в одну линию, то, казалось, какая-то внутренняя энергия как электрический заряд накапливается в ней и вот-вот настанет предел, и девушка, сорвавшись с места, закружится и выпорхнет в открытую дверь вместе со звуками музыки.
- Ты меня научишь, Владимир, я смогу, будь я проклята, смогу. Буду приходить к тебе. Можно?
- Пожалуйста,- согласился Владимир.
- Спасибо,- и она рукой потрепала его волосы.- Ты только ни кому не говори, что я к тебе хожу, а то меня отец бить будет, слышишь?
- Слышу.
***
Хаса о пирожки!
Хаса о грыбэнса ,- пела Маша, аккомпанируя себе на аккордеоне.
- Я пойду, а то поздно уж. Ждут меня. Завтра приду.
Она крепко пожала руку Владимиру, взяла мешок и выбежала из комнаты.
После её ухода Владимиру почему-то становилось грустно, хотелось остановить девушку и долго, долго слушать её красивые песни. Непонятное чувство появилось к ней, оно росло с каждым днём, с каждым появлением Маши. Владимир встал, подошел к окну: далеко на низине белели палатки табора.
Отец Маши торопливо седлал лошадь. Оседлав коня, подвязал хвост, выбрал из чёлки репей.
- Куда собираешься,- тихо спросила отца Маша, поднося к губам лошади корочку чёрного хлеба.
- Не кудыкай, дочка. Менять поеду. Будь ты парнем, давно ездила бы со мной, настоящего цыгана сделал бы из тебя,- он поправил шляпу, в руке взвизгнул бич, и опустился на ребристый бок лошади, она шарахнулась в сторону, но отец крепко держал повод.
- А ну милая!- ещё раз взмахнул бичом, легко вскочив в седло, и лошадь загарцевала под ним. Маша побрела в палатку. Присев на половичок, взяла гитару, легко тронула струны, запела. Грустная её песня порхнула по палаткам, нарушая дневную тишину табора, пробуждая мужчин, не уехавших менять и дремавших в тени телег.
Ватагой прибежали с реки цыганята, усевшись вокруг Маши, затаили дыхание. Дед Михайло, вернувшись с луга, сидел у костра, курил трубку, слушая песню внучки. Но вот Маша бросила гитару, вышла из палатки. Мёртвая тишина царила в таборе. Потухшие костры, сонные, как мухи, люди, сонные собаки — всё навевало неотразимую скуку. Эта противная скука щемила сердце, сжимала в своих объятьях.
«Ждет теперь»,- подумала девушка. Ей захотелось убежать в село, к Владимиру, но сегодня мать не пустила, ушла сама.
Вечерело. Табор оживал. Ржали приведённые к палаткам кони, загорали костры, послышались песни, где-то заговорила гармонь - всё слилось в общий шум, буйный шум цыганского табора.
Утром Маша проснулась рано, взяла приготовленный с вечера мешок. Посмотрев по палаткам - ушли или нет в село цыганки, босиком зашагала по мокрой, холодной траве. Девушка торопилась. Длинная цветастая юбка намокла от росы и липла к ногам. Маша приподняла её, поёживаясь, выскочила на вязкую пыль дороги.
Владимир ещё крепко спал, когда она вошла в комнату. Увидев его в постели, Маша осторожно на носках подошла к нему.
- Хозяин, хозяин,- пропела она дважды, легко толкнула в плечо Владимира. Он открыл заспанные глаза, непонимающе посмотрел на девушку.
- Ах, это ты,- и засмеялся, смеялась и Маша. - Почему вчера не пришила?
- Мать не пустила - сама пошла, ты уж, милый мой, прости.
От «милый мой» сердце у Владимира застучало часто, кровь прилила к лицу, а в голове мелькнула мысль: "А может это просто так, по цыганской привычке?"
Солнце постепенно заполняло комнату, первые робкие лучи рассыпались, слепили глаза, яркими бликами переливались по посуде.
- Знаешь,- говорила Маша, пережевывая жареный картофель,- вчера мой отец в село ездил менять, мать - гадать, а я в палатке одна - скука. На гитаре играла, пела, а всё равно — скука. У тебя не бывает так?
Владимир молчал, придумывая, что ответить. Рассказать о работе, о кино, занимательных книгах, - да разве она поймёт. Непонятная обида захлестнула его, кто виноват в том, что Маша не сможет понять его. Вилка выпала из его руки, и широкая ладонь легла на маленькую руку Маши. Девушка заметила внимательный взгляд Владимира, замолчала, огонёк в её глазах померк; на смуглых щеках выступил румянец. И это смущенное лицо Маши с кольцами волос, упавшими на лоб, с опущенными ресницами глаз в свете утренних лучей было так красиво и близко, что Владимир чувствовал её дыхание. Руки его медленно поднялись и опустились на ее плечи. Она не сбросила их, уронила голову на грудь Владимира, притаилась, спрятав лицо.
- Слушай, Маша, оставайся у нас в совхозе,- говорил Владимир, гладя её волнистые волосы.- Работать будешь. Весело у нас, хорошо. Вместе будем.
Она вдруг встрепенулась, встала.
- А жить где?
- Как где? У нас, у меня, койку поставим,- и осёкся,- не хочешь здесь, в общежитии, там тоже весело: кино, танцы, работа рядом. Согласна?
- Не знаю,- подумав ещё, добавила,- Ей-богу не знаю. Завтра скажу.
Маша заторопилась, взяла со стула мешок. Владимир заметил, что в нём ничего нет, вырвал его из рук девушки.
- Жди.
- Не надо,- крикнула Маша, но он уже был в подполье.
Набрав картофеля, он помог поднять мешок на плечо.
Маша пошла к калитке. Махнув Владимиру рукой, она зашагала по улице.
***
Старый Михайло проснулся рано. Ломило кости, ныла поясница. Почесал длинными ногтями бороду и вылез из-под перины. Посидел, послушал - не брякает ли где колокольчик, закатал выше колен дырявые подштанники, взяв узду, отправился в густой туман. Шел долго, остановился, послушал и снова пошёл. Откуда-то издали, сквозь толщу тумана, донеслась мелодия колокольчика.
«Неужели кони в полосе. Беда! Сейчас из села приедут. Потрава!»,- думал старик, шагая по высокой траве. Колокольчик становился слышнее, к нему присоединялись ещё и ещё. Старик, сгорбившись, побежал рысью. Бежал до самой полосы и ахнул - огромные катанины, кучи конского навоза, а там не далеко в полосе чёрные расплывающиеся точки лошадей.
«Беда, беда!»,- стучало в голове. Михайло подбежал к первой, попавшейся лошадёнке, взнуздав, тяжело вскарабкался на острый хребет.
- Но!- он со злостью потянул путем по округлому боку лошади. К табору прибежал, тяжело дыша, туго обхватив лошадь босыми ногами.
- Ухтэн! О грая дро маро. Ээй!
Цыгане торопливо выскочили из палаток, на ходу одевая штаны.
- В дорогу! В дорогу, ромалэ, хасиям!
Быстро снимали палатки, будили детей, складывали вещи в телеги, кто-то ругался, где-то плакал ребёнок - встревоженный табор собирался в дорогу.
Через пять минут на низине, где только что стоял табор, остались огневища, да круги примятой травы. Огромный обоз полем объехал село и выбрался на дорогу.
Отец рванул вожжи, стегнул лошадей и пара понеслась. Позади тоже не хотели отстать, зазвенели, заливаясь, колокольчики, застучали колёса.
Маша сидела позади отца, чтоб не заплакать, кусала губы.
«Всё, всё. Теперь не увижу. Всё» - проносились мысли, камнем ложась на сердце. Она и сейчас ещё не решила, осталась бы или нет, но что он может подумать - обманула, знала, что завтра уедет. И впервые Маша страдала от того, что Владимир может подумать о ней плохое.
***
Солнце уже скрылось за увалами. Стало прохладней. Лёгкий ветерок, играя морем пшеницы, приятно свежил лицо.
Лошади бежали дружно. Под ремнями шлей взбилась пена, клочьями падала на землю.
- Ищи теперь ветра в поле,- покуривая, сказал Николай.
- Найдем. Я след видел,- сквозь зубы ответил Владимир, вожжами тронул коренника.
«Завтра скажу»,- вспомнил Владимир слова Маши. Сегодня он догонял табор, чтоб узнать, что скажет Маша.
- А может она сказала это, зная, что завтра уедет? Нет, нет! - Владимир прочь гнал эту мысль.
- Смотри, табор!
Владимир посмотрел вперёд.
- Недалеко, у изгиба реки стояли палатки.
Цыгане, увидев ходок, засуетились и стихли. - Ясно, зачем едут из села - хлеба потравлены.
Маша ещё издали узнала Владимира, встала у костра, чувствуя, как сильно забилось сердце.
Приехавшие остановились у крайней палатки, поздоровавшись, подошли к костру. По одному подходили цыгане, настороженно смотрели на гостей. Поняв, что они заехали просто так, оживлённо заговорили: хвалили лошадей, предлагали сменять, если уж не лошадьми, то колёсами.
Сердце Маши застучало ещё сильнее, когда она подошла ближе.
- Молодой человек, давайте погадаю.
Владимир обернулся, схватил Машу за руку, но тотчас же опустил её.
- Что ж, можно.
- Тогда отойдём немного.
Владимир пошел вслед за девушкой.
- Володя,- она в первый раз назвала его так,- будь я проклята - не знала я, что сегодня уедем. Не думай.- голос её дрожал и срывался, в глазах, казалось, осталась влага утреннего тумана.
- Что ж ты решила?- глухо спросил он.
Маша молчала, влага в её глазах задрожала, собралась в алмазный комочек, скользнула по щеке, а вслед за первой покатились ещё и ещё. Они были крупные, сверкающие.
- Не могу, Володя. Проклянёт меня отец.- плечи её вздрагивали.- Какая жизнь будет с проклятой-то? Да и отцу в таборе места не будет. Прости, Володя.- она взглянула на него полными слез глазами, подала руку, маленькую, горячую - прости.
- Прощай,- Владимир крепко пожал её руку и, отвернувшись, пошёл к ходку.
Отдохнувшие кони просили вожжи, но Владимир сдерживал их - торопиться некуда, оглянулся. Маша стоит у палатки, смотрит вслед. Лица её уже нельзя разглядеть.
- Ну что, Володя?- спросил Николай друга и тотчас же понял, что спрашивать было незачем.
- Не поехала,- отвернувшись, ответил Владимир и больше до самого села не сказал ни слова.
* * *
Прошли годы. Был обычный летний день.
День был душный. Парило. Деревья стояли притихшие, не шелестящие ни одним листком. Куры лениво разгребали кучу золы в углу ограды, косо поглядывали на Владимира.
- Эй, хозяин, - вдруг услышал он и увидел у калитки цыганку. На её груди был полотенцем подвязан ребёнок. Цыганка открыла калитку, подошла к Владимиру.
- Давай погадаю, хозяин. Скажу, что тебя ожидает,- она говорила это, освобождая из-под цветастой кофты налитую грудь. Ноги младенца выбились из пелёнок, упали беспомощно и вяло.
- Хозяин, принеси напиться,- попросила цыганка и опустилась на ступеньку крыльца, не взглянув на Владимира. Он быстро скрылся за дверью, принёс в кружке воды. Она жадно пила, остатки вылила на босые ноги.
- Спасибо,- она глубоко вздохнула.- Садитесь, погадаю.
Владимир опустился рядом с цыганкой, взглянул в глаза
и что-то знакомое, давно забытое, увидел в них. «Неужели она?» Только глаза стали ещё огромней, щёки впали, да возле уголков рта появились ниточки морщин.
- Маша,- прошептал он, но она услышала его, ужас исказил её лицо.
- Владимир! Ты?
Дрожащей рукой сдёрнула с него картуз, в глазах блеснули слёзы и заструились по щекам. Вскочив, на ноги, она бросилась к калитке.
- Стой, стой, Маша!
Владимир, не помня себя, побежал вслед за ней. Маша не остановилась. Он на ходу достал из кармана всё, что там было, догнал Машу, сунув ей деньги в дрожащие руки.
- Не надо, не надо,- вскрикнула Маша, упираясь рукой в грудь Владимира, и не взяла деньги.
Она прибавила шагу и скрылась в переулке, как тогда, четыре года назад.
Подкатил грузовик. Из кабины выглянул Николай.
- Садись!
Владимир тяжело забрался в кузов.
- Ты что не в кабину?
- Езжай!
Резкий ветер засвистел в ушах, столбом поднялась позади пыль.

Г-Алтайск, 1960 г.