Голодный год.

БУКХАЛО БЭРШ [Голодный год]

(ГОД 1933 - ГОЛОД)

Памяти цыган и людей других национальностей - жертв голодомора 1932-1933 годов посвящается

Полтавщина, село Беспальче Гельмязовского района. 1933 год. Голод вершит своё чёрное дело. В селе немая тишина, не видно даже птиц, только иногда муха - толстая, зелёная - пролетит, как бомбовоз. Вот под забором кончается какой-то человек. От голода. Вот на завалинке возле хаты сидит паренек лет 13-14, остановившийся взгляд устремлен в небо, глаза широко раскрыты: он уже умер, или ещё живой? Доносится скрип тележных колёс. Это сельские санитары на подводе объезжают село, собирают умерших людей в одну общую яму. Даже ещё живых, полумёртвых подбирают на подводу и везут к братской могиле. Всё равно ведь умрут. Потом яму до краев заполняют опухшими людьми, присыпают землёй. И копают новую... И всё повторяется обратно.

Григорий Степаненко, из семейства по прозванию Низгуры, бросил кочевую жизнь ещё задолго до революции 1917 года. Да и отец, и дед его тоже ещё до революции оставили цыганское кочевое житьё. Надоело! Выбрали для постоянного пребывания красивое, цветущее село Беспальче с добрыми благожелательными людьми и поселились здесь для дальнейшего жительства.

Жили неплохо, хотя и забот хватало. Но Низгуры не лентяи, от работы не бегают. Вскоре появилась и своя земля, свои волы, кони, даже молотилкой разжились на зависть другим хозяевам.

Да только октябрьская революция перечеркнула все планы. Почти всё, что было нажито солёным потом, пропало. И Бог с ним - с тем богатством. Здоровье есть, кузнечное ремесло не забыто: уж на хлеб да на соль что-нибудь заработаем, а дальше видно будет, как оно сложится - жизнь покажет. Так и дождались 1932 года.

И уродилось в тот год негусто, да ещё начальство сверху приказало каждому сельсовету организовать группы из депутатов, комсомольцев, прочих активистов и ходить по дворам отыскивать припрятанное от власти зерно, картофель и другие продукты - для нужд Родины. Включая фасоль.

Обманутые властью активисты кинулись неистово исполнять приказы начальства. Такие лозунги, как "Не дадим кулакам сгноить зерно!", раздавались на каждом шагу. И пошло-поехало. Какие там кулаки! Обчищали всех подряд. Где бы крестьянин ни прятал какой мешочек пшеницы, - найдут. Наделали щупов из толстой проволоки, заострённых на конце. И этими щупами протыкали землю и во дворе, и вокруг двора, и во всех подозрительных местах. Где земля мягкая, тронутая, там и копали. Обыски были даже у самых бедных, у кого было много детей. Люди плакали, умоляли не забирать последнее, да всё напрасно. Власть с её жестокостью не знала сострадания.

И что необъяснимо, председатель сельского совета - ещё недавно сам бедняк, знал ведь, что такое нужда и голод. А как только доверили ему печать и власть на селе - сразу же забыл, кто он такой, из какого мяса сделан. От доброты и приветливости не осталось и следа. Спесивость и гордыня так и попёрли из него. Я тут, дескать, ни при чём. Приказ есть приказ. Приказ получен из района, из Гельмязова. Мы должны доставить в район столько-то пудов зерна, столько-то пудов картошки, столько-то литров растительного масла, и всего прочего столько-то и столько-то! Всё это обязаны найти и сдать не мне, и не районному начальству. Это для нужд Родины! Родина требует! Мы должны!!! Всё!!! И вперёд, вперёд. Обчистили одну семью, пошли к другим. Так и дошли до цыганского двора Григория Степаненко. На то, что у него восемь детей, - начхать. И не таких бедных видали! Отыскали всё, что было: и семенное зерно, и фасоль, и картошку - всё вымели. Нашли в чугунке на печи пару картошин, сваренных в мундире для меньших детей, которых не было дома, даже и те забрали, забросили на подводу, где лежало уже несколько мешков с продуктами.

Горько плакала Марта, жена Григория, а власть безразлично взирала на её слёзы.

Молчал, опустив голову, Григорий - слово скажи, сразу врагом советской власти объявят, заберут в сельсовет, а оттуда уже обратно не вернешься. Да и по характеру Григорий был молчун, не любил говорить лишних слов. А что был за хозяин, таких сейчас и нет! Во дворе - чистота. Хата ладная, сарай, погреб - всё в образцовом порядке.

Слёг Григорий - заболел. Жестокое оскорбление отозвалось болью за себя, за детей, за свой труд, за всё - и поразило бедного цыгана прямо в сердце.

Сколько пролежал больным, не помнил, но постепенно поправился, поднялся на слабые ещё ноги. Выходил помаленьку во двор, садился голодный на завалинке хаты, печально глядел на свет Божий и молчал. И прежде не был Григорий по натуре говоруном, а тут совсем замолчал.

Как-то подошла Марта, жена Григория, хотя заранее знала, что не послушается её муж:

- Гриша, что будем делать? Ведь еды уже совсем не осталось, может "перекрестим" досками хату и отправимся к Ивану, к нашему старшему сыну, в Гельмязов? Пусть у них и нет там изобилия, да, глядишь, как-нибудь перезимуем все вместе? Вдруг у них найдутся какие-то харчи? Ведь умрем с голода, детей жалко.

Что ты говоришь, Марта? У Ивана своя семья, шестеро детей и их двое. А тут ещё и мы свалимся им на голову!

Тогда, может, к какой-нибудь из дочек перебраться? - предложила Марта.

- И кому мы нужны? Такое время, все вокруг голодают. Да и где ты их отыщешь? Дарья с Григорием своим, Бамбулой, и сами бедные, да ещё и заехали куда-то в далёкий Донбасс, дочка Алёна со своим Дмитрием Нациком отправились куда-то под Харьков, - найди их теперь.

А Евдокия с Фокой, говорят, в Ростовской области. Где кочевали, там, наверное, и зимуют.

Так пусть останутся в живых хоть они с детьми, а с нами уж что будет, то и будет. Нам только бы зиму перезимовать.

Да и хату как бросишь? Растащат до щепки, или подростки сожгут.

А голод собирал свою чёрную дань. За зиму Григорий Низгура похоронил жену Марту, она была заботливой хозяйкой, ходила по окрестным сёлам до самой смерти, что-то меняла, гадала - да так и умерла где-то под деревенским забором. Сестра Ольга ещё раньше легла в могилу. Потом умерли дети: сын Павел - почти юноша, за ним дочки - все три. Григорий уже даже не плакал. Тупая боль в сердце, затуманенный рассудок. Скорее бы конец. Лежал Григорий с утра до вечера на лежанке в лохмотьях. Закутавшись, ждал смерти. Уже июнь, на улице тепло, солнце - да ему уже было всё равно.

Но вот к отцовской хате подъехал сын Иван с женой Мелашкой и шестью детьми. Повозка еле дышит - одни палки.

- Батько, ты живой? Где ты есть? - Входя в хату и озираясь в полумраке, окликнул сын.

- Ещё живой, - слабым голосом ответил Григорий. - Ты с кем, сынок?

- Я с семьёй, папа, Мелашка и все дети здесь.

- Я слышал, что мама умерла, и Павел, и сёстры. Это правда, папа?

Правда, сын! И мать твоя умерла, и брат, и сёстры, и меня уже зовут к себе, скоро помру.

- Нет, папа, ты не умрёшь! - Иван заплакав, сел на лавку возле стола: - собирайся, поедем подальше от голода! Мы тоже, папа, еле выжили, я поменял хату на лошадёнку, давай куда-нибудь уедем, папа. В хату зашли дети Ивана и Мелашка, его жена. Мелашка разрыдалась, дети тоже плакали.

- Отец, давай собирайся, а то здесь и ночевать страшно, могут и коня голодные люди съесть, и нас с детьми.

- Нет, сынок, я никуда не поеду. Хату я не оставлю.

Мелашка стала уговаривать свёкра:

- Отец, кто живой остался, все цыгане откочевали кто куда.

Дебеляки и Гиринки отправились куда-то на Западную Украину. Петр Власович, Михаил Фомич и все Турчики теперь где-то на Сумщине и в Черниговщине. Мазницы, Пшоны и многие другие отправились на Донбасс и в Ростов. В окрестных сёлах не осталось ни одного цыгана. Одни мы задержались.

- Собирайтесь, папа! - Категорично скомандовала Мелашка. Старику помогли подняться, тихонько довели до подводы и уложили кое-как на мешки.

Иван забивал окна крест-накрест досками, двери тоже заколотил костылями, чтобы никто не влез. Сели на подводу. И в путь. Подальше от этого чёрного села, где всё дышало смертью. Вокруг трупы людей: люди выбирались умирать на улицу, чтобы увидели и похоронили по-людски, а в хате можно лежать мертвым неделями, и никто не заметит.

Путь лежал на Черниговщину. День за днём, день за днём всё дальше отъезжали Иван Степаненко из племени "Низгуры" со своим отцом Григорием, женой и детьми от села Беспальчего Гельмязовского района.

Отец поправился, но всё молчал. Про голод почти забыли. Даже сало и белый хлеб появились в семье Ивана. Оказывается, не всюду активисты были такими ретивыми, как в Беспальчем, кое-где крестьянам удавалось хоть что-то припрятывать от облав.

Иван - кузнец хоть куда. Только остановится под селом, раздувает огонь в походной кузнице, ставит наковаленку, прибитую сверху на пенёк. А люди с сёл уже тут как тут. Этому сбитую косу отклепать, тому топор, третьему ведро отремонтировать. Там борону наладить. Работы по горло. Весна же, пахота, сев. Кто деньги платит, а кто харчами отдаёт.

Прошло недели три, но напрасно пытались разговорить старого Григория, Марта и мёртвые дети стояли у него перед глазами: как они страдали от голода, как пухли, как плакали, умоляя дать поесть. Тяжкое горе, великие муки воспоминаниями терзали сердце бедного цыгана, не давали заснуть, не давали съесть кусок хлеба. Молчал Григорий и думал, думал, думал.

Как-то однажды утром Иван вышел из палатки и увидел, что жеребёнок, который пасся возле кобылы, исчез.

- Папа, ты не видел, куда подевался жеребёнок? - спросил сын.

- Нет, не видел.

Куда же он побежал, дурень, такой красивый, жалко будет, если пропадёт, в хозяйстве на него было много надежд.

Вскоре все разошлись искать жеребёнка. Иван по этому берегу речки, Мелашка с дочкой - по другому, а старый Григорий пошёл по-над речкой. Жеребёнка вскоре нашли.

Только после обеда хвались старого Григория, где же он? Подождали ещё немного - нет. Иван сел верхом на кобылу и поехал искать отца. Дорогу выбрал по-над речкой, куда отправился отец. Проехал километров десять Иван и увидел людей за пахотой:

- Добрый день вам! Подскажите, будьте добры, не проходил ли тут пожилой цыган, высокий, в сапогах, с кнутом?

- Видел я его ещё с утра, - отозвался один из мужиков, - пошёл дальше вдоль речки.

Иван направился далее, проехал ещё километров десять, снова увидел людей в поле, они сеяли зерно. Опять спрашивает Иван:

- Подскажите, люди добрые, не проходил ли тут пожилой цыган в сапогах, с кнутом?

- Высокий, худой?

- Точно, высокий, худой, - обрадовался Иван.

Видели его ещё задолго до обеда, пошёл дальше вдоль речки.

Иван догадался: отец пошёл в Беспальче, к себе домой. Отправился на смерть, на муки, пошёл к умершей жене и детям.

Глядя на солнце, которое уже начало скрываться за горизонт, Иван остановился в колебаниях, не зная, что предпринять. Потом задумчиво повернул коня и поехал к своим детям.

Почти не спал Иван в эту ночь, голова пухла от мыслей. Неужели отец пошёл на смерть? В голове прилетали картины, как он будет мучиться от голода, как будет пухнуть, как умрёт, как будет лежать никем не прибранный в хате. Сердце рвалось от тоски и боли за родного человека.

Надо спать.

Рано утром разбудил Мелашку и детей:

- Вставайте, поедем искать отца!

Мелашка не хотела ехать, боялась за своих детей, но Иван настаивал:

- Надо ехать, а то пропадёт от голода. Ты знаешь, какой у него характер.

- Ну что ж, поехали, - нехотя согласилась Мелашка. Через несколько дней Иван с семьёй был уже в новой хате.

Старик лежал на деревянной лежанке и смотрел в потолок.

- Папа, что случилось? Что ты делаешь? Ведь тут голод. Вон покойники валяются на улице. Ты тоже хочешь умереть? Что с тобою творится? Почему ты нас бросил? Может, мы тебя чем-то обидели? Может, Мелашка тебе что-то не так сказала? Ответь, папа? Или ты хочешь, чтобы и мы с детьми пропали от голода?

- Нет, - ответил Григорий. - Вы езжайте, спасайте детей, а я остаюсь!

- Папа! Что ты несёшь? Мы уедем вместе с тобой из этого страшного села, из этой хаты. Или все погибнем! Ты не видел, как на моих детей смотрели голодные люди. Ты хочешь, чтобы моих детей убили и съели вместе с нами?

- Уезжайте, сынок! Спасайте детей, вчера арестовали соседку, она убила и съела своего ребенка. Так что бегите скорее отсюда!

- Зачем ты-то попёрся обратно? - В отчаянье закричал сын. - Давай собираться скорее!

- Сынок, уже вечереет, распряги кобылу и заведи в хату, а то украдут, и не увидишь когда, детей тоже веди в хату, а на заре вставайте и езжайте. Бегите! Я останусь! И не уговаривайте! Хату я не брошу! Да и Марта с детьми зовут меня к себе.

Иван с Мелашкой распрягли кобылу, завели детей в хату, внесли дров, растопили печь. Мелашка поставила воду в чугунке, чтобы чего-нибудь сварить.

Заперлись в хате изнутри.

Едва закипела вода в чугунке, послышался топот, кто-то ломился в двери, потом послышался стук в окошко и плач:

- Мелашка, дочка, отвори форточку, посмотри, я умираю от голода, я схожу с ума. Дай, дочка, хоть чего-нибудь перед смертью поесть.

Мелашка догадалась, что это свёкрова кума, она жила неподалёку.

Мелашка взяла горбушку хлеба и протянула в открытую форточку, перед ней стояла кума старого Григория, лицо её пылало от жара, руки тряслись, глаза светились безумием:

- Тётушка, возьмите хлеб, и не ешьте всё сразу, чтоб не умереть, только никому не рассказывайте, где взяли, а то набегут люди просить, а у нас еды немного, а детей шестеро.

- Хорошо, дочка, - зашептала полубезумная женщина.

Только от окна отошла кума Григория, как подошла другая женщина:

- Люди добрые, спасите, умираю от голода! Дайте хоть что-нибудь поесть!

За нею потянулись третья, четвертая… Мелашка заплакала, жалость к умирающим людям жгла ей сердце:

- Подождите, дорогие.

Взяла муку, всыпала её в чугун с кипятком и перемешала. Получилась болтушка-затируха. И так всю ночь она заваривала болтушку и подавала людям в окно. Мешок муки, что был припасён, подошёл к концу. Почти все люди, кто только остался в живых и мог ещё ходить, прошли под окнами у цыгана Григория. И все хоть понемногу получили еды. Мелашка всех уговаривала:

- Не ешьте всё сразу, - а то умрёте.

На рассвете, когда кончилась мука, Мелашка села на табурет и заплакала:

- Всё! У меня нет сил! Я боюсь! Мне страшно! Иван, давай скорее бежать отсюда. Да и еда закончилась.

Иван тоже не спал, он начал будить детей. Пока дети не встали, он умолял отца:

- Папа, поехали с нами, ведь пропадёшь, если останешься!

- Нет, дети, вы уезжайте, спасайтесь, а я остаюсь!

Едва умывшись, Иван пошёл запрягать кобылу, Мелашка плакала и собирала детей в дорогу.

Всё, что было из еды, Иван занёс в хату:

- Вот всё, что осталось съестного. Прощай, отец!

Мелашка опять заплакала:

- Папа, ну к чему вам тут оставаться, ведь можно же спастись, собирайтесь, поехали!

Григорий молчал. Долго молчал! Потом тяжко вздохнул:

- Езжайте, дети! Я остаюсь!

Все поняли, что он не поедет. Григорий был человеком твердого слова.

- Ну что ж, поехали, - сказал Иван Мелашке и детям, смахнув слезу, побежавшую по щеке.

Забрал жену и шестерых детей, и они тронулись в путь.

Больше Иван своего отца не видел.

Сколько ещё прожил Григорий Степаненко после того, как сын уехал, - неизвестно. Но известно, что Григорий Степаненко умер от голода в селе Беспальче, а ещё раньше него умерла его жена Марта и четверо детей, и ещё сестра Ольга с мужем.

А сколько всего умерло в 1932- 1933 годах, наверное, только одному Богу известно. Из поколения в поколение передаётся бесписьменным цыганским языком от потомков к их потомкам рассказ о том, как страшно умирал от голода несчастный мой прадед. Как он стонал, кричал и плакал от голода, как он звал, сходя с ума, и умолял дать поесть перед смертью.

Умер, но и после смерти не обрёл покоя.

Не помещался в переполненную трупами яму высокий Григорий - торчали ноги. Кто-то из похоронной команды взял топор, отрубил мёртвому ноги и швырнул их в яму.

Пусть земля ему будет пухом, а вместе с ним и его жене Марте, его сестре Ольге, и зятю, и четверым детям, и всем цыганам и нецыганам, умершим от голода. В те страшные годы.

перевод с украинского - В.Шаповал