Осенью романтика кочевья показала Яну обратную сторону. Когда начались затяжные дожди, семье пришлось укрываться в тесном фургоне. Одежда отсырела, Пузатая печка злобно хрипела, изрыгая жар, от углей шёл тяжёлый дух. Стоянка раскисла от грязи, в которой цыгане утопали по лодыжку. Мальчишки набили под колёса палки, булыжники и головешки, чтобы повозки не увязли слишком глубоко. Лошадей цыгане накрыли армейскими одеялами и брезентом. Собаки укрылись под фургоном и поскуливали... Хотя Ян и любил запах дождя, его напугала слякоть. Теперь ему пришлось пожалеть, что в начале лета он опрометчиво отказался от ботинок из солидарности с таборными мальчишками. Неожиданная помощь пришла от Кежи. Выяснилось, что ещё загодя дальновидная девушка пристала к какому-то человеку, выпрашивая пару старых охотничьих сапог. Она твердила, что ей совсем не в чем ходить. Мужчина растрогался и уступил… Разумеется, босоногой смуглой красавице не требовалась обувь, но она выцыганила её для Яна. Когда зарядил дождь, Кежа бросила сапоги к ногам маленького бельгийца, буркнув, что стёрла ими пятки. На самом деле она их даже не примерила.
Со стороны цыганская жизнь - бесконечная романтика. Но ближе к зиме светловолосый подросток понял её изнанку. В первый год он не решился зимовать в таборе. Вернулся к родному дому и школьным занятиям. И всё же настал час, когда он захотел прочувствовать до конца, каково зимовать в фургонах. Результат был вполне предсказуемым. Бытовые неудобства и скука произвели на него самое гнетущее впечатление. Здесь надо пояснить, что в России и на Украине цыгане на зиму снимали жильё у крестьян. Ловари в Западной Европе не могли так поступить. Отношения между коренным населением и кочевниками был напряжёнными. Так что волей-неволей цыгане были вынуждены мириться с многомесячным заточением в тесном душном пространстве. Ян Йорс пишет, что во время зимовки дощатые стены фургона поскрипывали от мороза. Окна были закрыты досками, старыми пальто и армейскими одеялами. Цыгане забивали щели соломой или клочками просмолённой бумаги, но ветер всё равно врывался - не там, так здесь. Собаки выли всю ночь. Питьевая вода замёрзала в ковшах, и утреннее умывание превращалось в пытку. Руки обветрились, губы потрескались и кровоточили. Мужчины перестали бриться. Маленькие дети жалобно плакали, когда их выставляли наружу и отгоняли от фургонов, возле которых они хотели облегчиться. Одежду нельзя было постирать.
Немало хлопот доставляла печка. Надо было постоянно следить, чтобы к её раскалённым бокам не приближались малыши. Надо было ходить за хворостом. Когда хворост в окрестностях стоянки кончался, цыгане были вынуждены покупать, выпрашивать или красть уголь.
Но всё когда-нибудь кончается. Закончились и долгие зимние месяцы. На стоянку, где теснились 35 фургонов, пришла весна. Нельзя сказать, что повеяло свежестью. Скорее наоборот. Всю зиму цыгане выбрасывали мусор. Теперь эта смёрзшаяся масса оттаяла и от неё потянуло гнилью… Мужчины упёрлись спинами в фургоны и выдернули их из грязи. Под колёса насыпали пепел, камни и щебёнку, чтобы они вновь не увязли. Женщины проветрили постели, развесив их на деревянной изгороди. Оси фургонов были смазаны, и на тормозные колодки были набиты куски покрышек. На земле разложили огромные брезенты, чтобы залатать и восстановить. Летом из них делали навесы.
Перед тем, как тронуться в путь, цыгане сорвали с окон фургонов доски и тряпки. Всё это было сожжено на костре.
Начался новый кочевой сезон.
Николай Бессонов
Статья опубликована в цыганской газете "Романi яг" № 7 (134), 2006 г.